Я возвратился. Не на всегда, а лишь на короткое время, в места своего детства. На короткий отпуск, как тот корабль, долго странствующий по морям жизни, в свой порт назначения. Разгружусь, рассказывая друзьям и близким, историю о прожитых годах, а затем готовясь к новым странствиям, встану под загрузку.

Буду наполнять трюмы своих легких, неповторимым воздухом Сибири, ароматом тайги, слух и память, плеском волн старушки Конды. Возьму небольшую партию особенных и так дорогих с детства звуков. Цоканье белки, свит рябчиков, шуршание гадюк, ускользающих с прогретого, почерневшего от времени пня, срезанной березы. Суету, неугомонных бурундуков, что соорудили себе дом, в стволе пустотелой сосны, некогда надломленной под натиском ветра-бурелома. Треск всполошившейся, все видящей сороки, и в

Три года спустя.

Искры. Мягко взлетающие и парящие в спиральном хороводе искры плавно улетают в темное, наполненное россыпью ярких звезд, летнее ночное небо. Языки пламени костра, не повторно и без устали извиваясь, двигаются без какой-либо ритмики, в своей дикой пляске, под аккомпанемент потрескивающих березовых дров. Жаркие угли, переливаясь всеми красками первобытного огня, наполняли все вокруг приятным теплом и, словно играя в невероятную, только им одним известную карусель, время от времени подбрасывали в верх искорку и любовались ее волшебным полетом. При всем при этом ночь была наполнена своими звуками дремлющей окраины прибрежного леса.

Она стояла полностью обнаженной, словно мраморная статуя, всей кожей впитывая в себя тепло и запах костра. В полном безветрии от реки

Гладиатор.

Медные бляшки калиг мерно звякают по шлифованному камню, при каждом шаге.

Сто двадцать шесть шагов. А за ними, жизнь или смерть. Сто двадцать шесть шагов.

Ворота в конце коридора раскрываются, после полумрака коридора, яркий свет слепит. Мерный гул толпы заполняет все вокруг. Они ждут. Ждут зрелища, ждут крови. Они жаждут видеть, как льется кровь. Чужая. Они предвкушают чужую смерть. Глупцы. Придет время, и их кровь потечет по улицам Вечного Города, их жизни будут со смехом забирать те, кого они презрительно называют варвары. Да, варвары, варвары потому что пьют неразбавленное вино, не бреют бород, и носят штаны. И эти самые варвары будут, как свиней резать тех, кого лишь по недоразумению называют мужчинами, а их жены будут ублажать победителей. Они и сейчас

Только заполночь вернулась Настя домой, и, глядя на при полной луне на белоснежные лепестки яблоньки, решила нарушить правило своё, по которому более двух раз не встречалась с поклонниками, и уже бессчётно загуляла с милым кудряшом-участковым. «Будет он у меня последним любовником, » — решила Настя.

И долго думала, что лучше сказать ему на исходе быстротечного цветения: то ли правду поведать — так ведь чужой он в Усладе, и не поверит, а то ли выдумать, что сон вещий приснился? Но не понадобилось ни того, ни другого: в ту самую ночь, когда яблонька последний цвет уронила, приказало начальство Никите со своим мотоциклом дорогу шоссейную перекрыть, преграждая дорогу чёрной «волге» с городскими бандитами.

Настя первой и прибежала на дальнюю стрельбу у поворота шоссе в деревню, и

Тянувшийся метров сто крутой склон наконец-то перешел в пологий, и Натка смогла, остановившись, поправить оттягивавший усталые плечи рюкзак и немного отдышаться.
Протопали они сегодня немало. Да не по ровной дороге, а в подъем. И не проторенной тропой туристского маршрута, а нехожеными дорожками по каменистым и порой скользким склонам. Поневоле хочется поскорей добраться до места ночевки, скинуть ставший к вечеру таким тяжелым рюкзак и вытянуть гудящие ноги.
Девушка оглянулась назад, туда где, заметно отстав от них с папой, пыхтя, карабкались вверх Светка с Андреем. Мысленно Натка посочувствовала друзьям. Даже ей сейчас тяжело, хотя и привыкла к нагрузкам. Который год подряд каждое лето с отцом в горах. А они совсем новички. Когда весной стали Натку подбивать, чтобы та, наконец