(Исторический рассказ)

Фике, получив власть над огромной полуазиатской империей, не получила самого главного, чего жаждет, в принципе, любая деревенская баба: сексуального удовлетворения. Нет, любезный друг Гришенька Орлов был, конечно, жеребцом отменным, и удовлетворить мог любую… но только не Екатерину. Ей в тайне хотелось большего… Желания её были неуёмны, а эротические фантазии – необузданны. Только во сне императрица полностью раскрепощалась, отдаваясь самому последнему, – грубому и вонючему, – русскому мужику с лошадиным… извиняюсь за выражение, хером. Это несказанно возбуждало Фике, особенно отвратительный, смрадный дух от партнёра, и она неистово кончала, – долго и сладко, – как никогда ещё – наяву. Образ мужика – тайного фантастического партнёра царицы – постепенно конкретизировался: это был чернобородый, подстриженный по-казацки в кружок, симпатичный лицом каторжник. На руках и на ногах у него были цепи. Мужик сидел в большой клетке, которая почему-то стояла на телеге, и улыбался Екатерине лукавой, как казалось ей, эротической улыбкой.

Кто он был? За что его посадили в клетку? Эти вопросы страшно волновали во сне Екатерину, но ответить на них она не могла. В снах почему-то не было рядом привычных министров и вообще не было никого из придворных, – только мужик в клетке и она, Фике, отдающаяся чернобородому каторжнику. Совокуплялась она с ним тут же, прямо в его клетке, и это особенно возбуждало. Императрица теряла голову, и начинала выделывать чёрт знает что: целовала каторжника всего с головы до ног… даже член, чего наяву не делала даже Гришеньке. Член у каторжника был огромный, со вспухшей грибной шляпкой, глянцевитой головкой. Императрица облизывала её и пьянела от одной мысли, что она проделывает нечто непотребное. Но ей это ужасно нравилось и она блаженствовала. Возбуждала себя при этом пальчиками, неистово теребя промежность и мастурбирую вставший клитор. Она была совершенно обнажена, и стояла перед чернобородым грубым каторжником на коленях. Она – единоличная правительница огромной империи! Во сне от всего этого безумно кружилась царицына голова, и сладко замирало сердце.

Помимо этой маленькой эротической тайны, у Фике были и другие, о которых ни за что не призналась бы не то что любезному другу Гришеньке, но и покойной матушке. Императрица была тайная мазохистка. Её возбуждал один вид розог, плетей, кнутов и прочих предметов подобного рода. Она не пропускала ни одной экзекуции в Тайной канцелярии, наслаждаясь видом окровавленного обнажённого тела, извивающегося под ударами, как змея. Особенно её волновали женские страдания. Она представляла на месте этих несчастных себя и неистово, прямо во время экзекуции, кончала в панталоны. Благо, платья у неё были пышные, кружевные, длинные и этого никто не видел. По ногам у неё текло… и Фике опасалась только, чтобы не капнуло ненароком на пол. Переходя с места на место, она распалялась всё больше и больше, вид истязуемой нагой преступницы приводил её в экстаз, и царица могла кончить за это время несколько раз. Когда пороли мужиков, Екатерина представляла, что это хлещет их обнажённые ягодицы она сама, и от этого тоже чувствовала сладостную истому в теле. Наверное, она была и садисткой.

Ещё Фике нравилось наблюдать за совокуплением животных: собак или лошадей. Это тоже её возбуждало и, как ни странно, – наталкивало на соответствующие мысли… Императрица думала, что неплохо было бы попробовать столь экзотических любовников и самой… Особенно её интересовали гениталии молодых жеребцов. Ни у какого реального друга Гришеньки не могло быть такого большого хера. Ей хотелось попробовать и, в то же время, страшила эта мысль. Орган был слишком большой для её сравнительно маленькой… раковины. Но как это, должно быть, волнующе и сладко!

Мечтала императрица и об ещё одних экзотических ловеласах – видела как-то в свите одного знатного английского вельможи, – об арапах! Вот уж, право, какое чудо природы – совершенно чёрный человек! И мужское достоинство, должно быть, совершенно чёрное, непохожее на остальные… Ведь даже у императора Петра был свой арап, – только не у покойного муженька, дурачка Петруши Третьего, а у грозного Питера под номером Первым! Правда, на что он ему был нужен? Питер, чай, не был любителем мужчин, и тайно не носил в императорских покоях женских панталон и корсетов, как это делают некоторые блистательные гвардейские офицеры.

Да-да, знала Фике и о подобных невинных шалостях дворянских недорослей, воспитанных развратными французскими гувернёрами. А уж у них, в Париже, подобных женоподобных мужичков – хоть пруд пруди. Некоторые, не стесняясь, даже по улицам ходят в дамских нарядах, с зонтиками в руках. В Санкт-Петербурге, правда, до этого ещё не дошло, но агенты Тайной полиции уже не раз докладывали императрице, что в гвардии на этот счёт не благополучно… Некоторые офицеры содержат при себе мальчиков, якобы как слуг и денщиков, – на самом же деле совсем для других целей… Но Бог им судья! Императрица, переписывавшаяся с самим Вольтером, считала себя прогрессивной европейской правительницей, и смотрела на эти вещи сквозь пальцы. Нравятся господам дамские панталоны, корсеты и мальчики – пожалуйста, пусть развлекаются! Лишь бы не в ущерб службе.

Самой императрице весьма нравились белые, в обтяжку, штаны на великолепных гвардейцах. Штаны прилегали к телу столь плотно, что все члены… вырисовывались чётко, со всеми деталями и тонкостями. Так что Фике, во время парадов и церемониальных маршей, не отрывала от этой части военной гвардейской формы горящих страстным возбуждением глаз. Мысленно она легко дорисовывала всё остальное, скрытое белой тонкой материей, и на глаз определяла размеры… и лидера, – обладателя самого большого… Иной раз выходило так, что у какого-нибудь крепыша-гвардейца – даже побольше чем у любезного друга Гришеньки оказывался… И Фике с сомнением думала, что, возможно, сильно поторопилась с выбором фаворита…

Занятая всеми этими любовными проблемами, Екатерина не очень вдавалась в государственные дела, предоставив сие Никите Панину и министрам. Правда, сильно всполошилась, когда узнала о появлении в Казанском остроге бродяги, некоего донского казака Емельки Пугачёва, который назвался именем покойного Петра Третьего.

– Как, очередной самозванец? – гневно вскричала царица, намекая на объявившегося не так давно в Царицыне Петра Богомолова. – И куда только смотрит тайная полиция, если у нас воры и самозванцы вырастают, как грибы после дождя!

Принесший эту новость чиновник Тайной канцелярии виновато пожал плечами.



– Мы делаем всё, что в наших силах, но народ бунтует. Много подстрекателей и крикунов… По кабакам наши переодетые агенты отлавливают таких субчиков и препровождают в каталажку.

– Плохо работаете, господа. За что я вам только деньги плачу, – подытожила Екатерина. Вынесла свой вердикт: – Дело о новом самозванце взять под особый контроль, препоручить для дальнейшего разбирательства и вынесения приговора Сенату, и мне подать для высочайшего утверждения.

Ночью, отдаваясь в спальне Григорию Орлову, невольно подумала: «Казак… донской казак Емелька Пугачёв… Чернобородый каторжник в клетке – из эротических снов… Странное совпадение! Назвался моим покойным мужем… Значит, хочет меня? Императрицу! Простой казак… Глупый. Неужели сие безумное желание стоит собственной головы? Хотя ничего предосудительного за ним, кажется, нет… Нет ли?»

Орлов впал в экстаз и заработал на ней ещё яростнее, задышал прерывисто и часто, застонал протяжно…

– Гришенька, не кричи так громко, сын Павлуша услышит, – Екатерина предостерегающе зажала ему рот ладошкой, пахнущей дорогими парижскими духами. – Ты не знаешь, тот казак, новый самозванец… Ну, Емельян Пугачёв, – ничего такого, преступного, не совершил? Не убил никого, случаем?

– Полно, Фике, охота тебе по всяким пустякам голову ломать, – отмахнулся Григорий, продолжая заниматься любовью. – Совершил, не совершил, какая разница? Голову ему с плеч – долой, и вся недолга! Чтоб другим неповадно было.

– Какой ты жестокий, Гришенька, – хмыкнула под ним Екатерина.

Орлов наконец кончил и расслабился, отвалившись от сдобного тела полюбовницы на подушки. Довольно заурчал, как пресытившийся кот:

– Катюша, ты – прелесть! Я в восторге… Это восхитительно и незабываемо!

– Ну да, как будто в первый раз, – засмеялась голая императрица, перекатываясь по просторной кровати. – А скажи, любезный, – это большой грех чужим мужем назваться?

– А-а, ты всё о том самозванце? – скривился Григорий Орлов и помрачнел, ревниво почуяв соперника. – Выбрось ты его из головы, Фике! Что тебе до неразумного мужика?

Екатерина не согласилась:

– Он, как мне докладывали, не из крепостных, а вольный. Донской казак станицы Зимовейской… К тому же, из младших офицерских чинов – хорунжий, выслужившийся в нынешнюю Турецкую кампанию. Геройская, должно быть, личность…

– Полно, Катюша, самозванца нужно примерно наказать, – выдрать всенародно кнутом, клеймить и сослать навечно в Сибирь, – сказал Орлов, снова принимаясь страстно обнимать и лобзать императрицу.

Екатерина представила на его месте чернобородого, закованного в кандалы Пугачёва и вся задрожала от возбуждения. В паху сладко заныло. Она подумала, что беглый каторжник, должно быть, не отказался бы провести с ней ночку-другую… И был бы, наверное, куда более неутомимым любовником, чем любезный её сердцу Гришенька.

Присланное сообщение Казанского губернатора фон Брандта о каторжнике Пугачёве долго рассматривалось в первом департаменте Сената. В сопроводительной записке Брандт пространно излагал свои частные мысли, полагая, что предерзостные слова Емельяна Пугачёва о том, что он якобы является императором Петром Третьим, сказаны им спьяну в кабаке таким же бездельникам и бродягам, как он сам. Большого значения Казанский губернатор этому не придавал, и предлагал наказать невежественного казака за его пьяную болтовню плетьми.

При упоминании о плетях, гуляющих по обнажённому телу жертвы, Екатерина едва не кончила, – благо была одна в рабочем кабинете. Весь день ходила возбуждённая и неудовлетворённая, заинтересованно посматривая на застывших у всех дверей во дворце гвардейских гренадёров. Те стояли на вытяжку безмозглыми манекенами и по холуйски подобострастно пожирали жадными глазами красивую императрицу. Уж неизвестно какие мысли роились в их забубенных солдатских головушках...

Екатерина вспомнила, как недавно лицезрела из окна сцену наказания провинившегося солдата, которого гнали сквозь строй на Дворцовой площади. Он был обнажён до пояса и привязан за руки к двум мушкетам, которые тащили два гренадёра. Барабанщики выдавали дьявольски громкую дробь, солдаты в шеренгах с той и другой стороны с силой взмахивали шомполами, и от каждого жестокого удара на спине несчастного оставалась новая кровавая полоса. Он кричал нечеловеческим голосом, а Фике у окна вся так и содрогалась в сладостных сексуальных конвульсиях, помогая себе рукой, которой с силой тёрла под платьем возбуждённый клитор.

Вскоре она попросила Григория постегать её слегка офицерским кожаным ремнём с портупеи.

– Но зачем тебе это нужно, Фике? – удивился тот столь странному желанию своей любовницы.

– Не спрашивай, Гришенька, а делай лучше, что тебе приказывают, – обиженно надула губки императрица. – Я так хочу… Чтобы попробовать, каково моим подданным при экзекуции. И не сильно ли их наказывают. Только ты меня бей, не жалея. Представь, что стегаешь преступницу, которую приговорили к плетям за… допустим за…

– Убийство мужа, – подсказал Орлов.

– Нет, не то, Гриша! – вспыхнула Екатерина, поняв тайный намёк. – Приговорили её, скажем, за наведение порчи.

– А-а понял, – догадался фаворит, – её обвинили в колдовстве, как в средневековой Испании.

– Пусть будет так, Гришенька, – согласилась императрица. – Приступим же к делу безотлагательно.

Любовники зашли в самую дальнюю комнату апартаментов императрицы, разделись до нага. Екатерина велела привязать себя за руки и за ноги к кровати. Когда все приготовления были завершены, Григорий Орлов приступил к порке. Он с ожесточением стал охаживать широким офицерским ремнём большие, белые, соблазнительно выпуклые ягодицы Фике. Она сладострастно вскрикивала при каждом ударе и дёргалась всем телом. Вскоре вся попа её покрылась багровыми полосами от ударов и Григорий принялся обрабатывать её нежную, сексуально прогнутую спину. Екатерина закричала, потому что ремень, захлёстываясь с боков, доставал до её пышных грудей, слегка расплывшихся под тяжестью тела.

– Тебе больно, Фике? – испугался Орлов.

– Мне хорошо, Гришенька, продолжай, – с придыханием ответила Екатерина, чувствуя, что скоро кончит.

Боль от ударов ремня доставляла её несказанное наслаждение, с чем даже не могло сравниться совокупление. Она и не подозревала, что это так божественно хорошо. И она уже прикидывала, что в следующий раз, когда заживут раны на теле, попросит любовника посечь её настоящим кнутом, коим пытают на площади каторжников и воров. Это должно быть что-то!..



2009 – 2012 гг.