О, если бы ты был мне брат,
сосавший груди матери моей!
Тогда я, встретив тебя на улице,
целовала бы тебя, и меня не осуждали бы.

О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста;
о, как много ласки твои лучше вина,
и благовоние мастей твоих лучше все ароматов!
Песни песней гл. 4, 8

Новолуние

По всему было видно, что монастырь из бедных -: по нечиненым стенам с обсыпавшимся кирпичом, по криво висящей двери в трапезную.

У входа я окликнул монашку.

- Где, сестра, могу я найти сестру Иринею?

- Так у настоятельницы лучше спросить. Да, Иринея обычно в это время на огороде послушание имеет, вон там, и она махнула рукой к дальней стороне ограды.

Сгорбленная над грядкой с морковью спина в бесформенном монашеском одеянии не казалась знакомой.

- Люба, спросил я, - это ты?

Она разогнулась и посмотрела на меня вполоборота. За те несколько месяцев, что мы не виделись, перемены были разительные. Сеть мельчайших морщин покрыла потемневшее лицо, губы уточились и как-то скривились. А глаза, глаза опустели, наполнились безразличием.

- А, ты, - сказала она тихо. – Такая долгая дорога сюда. Зачем?

- Я уезжаю, надолго, возможно. Приехал проститься.

Она повернулась и неспешно пошла к небольшой полуразрушенной часовенке, без двери и с пустыми окнами. Я последовал за ней.

- Зачем? – повторила она, оглядываясь. – Мы, ведь уже простились. Потом спросила – Ты молиться умеешь?

- Нет, но я не за тем здесь.

- Я сейчас спрошу у настоятельницы, благословит ли разговор наш.

- Так ты все рассказала на исповеди?

- Нет не все. Страшно мне. – Она опустила голову и подняла руки к груди, словно уже читала молитву. – Но, ведь надо все будет рассказать. Я теперь невеста Христова. Но сил нет у меня. Если ты сможешь молиться, так помолись за мою душу.

Я больше не мог на нее смотреть, на ее жалкую сгорбленную фигурку, на беспомощно поникшие плечи. Комок боли подкатил к горлу. Я упал перед ней на колени

- Прости меня, Люба, прости…


Немесия

Это случилось с год назад. Люба это моя единокровная сестра (т.е. по отцу), она младше меня всего на несколько лет. Люди мы уже не совсем уж молодые – у всех взрослые дети. У Любы была замечательная дружная семья, любимый муж, двое детей. И вдруг этот «любимый муж» внезапно ушел. К другой женщине. Сказал, что не хочет больше мещанского существования. Что его новая подруга умеет музицировать и даже писать стихи. Идиот!

Люба была раздавлена этим разрывом, совершенно неожиданным для нее. Жизнь остановилась. Она ждала, верила, что все можно как-то восстановить, она готова была простить. Но он все не приходил, разве что за вещами. А потом потребовал развода. Потом женился и вообще уехал в другую страну к родственникам новой жены. Конец.

Но Люба не могла к этому привыкнуть. Не помогала и работа, правда, эпизодическая. Все разговоры с ней неизменно сползали на ее незабвенного Володю, идиота, каких мало - если он оставил такую женщину. Любе от ее предков достался какой-то восточный колорит: длинная черная шевелюра, падавшая ниже плеч, прямой стан с высокой грудью, прямой узкий нос, и главное слегка миндалевидный разрез ее карих глаз.

Когда мы встречались с нашим отцом и ее матерью мы подолгу обсуждали, чем можно было бы ей помочь? Но что тут сделаешь? Когда дети уже выросли и даже завели свои семьи, можно начать какую-то другую жизнь. Особенно, если старая уже порушена. Любе надо забыть старое, надо найти другого спутника жизни.

Я начал искать в уме среди своих знакомых подходящую кандидатуру. Это непросто, если все твои знакомые – люди за сорок. Либо они давно женаты, либо закоренелые холостяки со своим закоснелым холостяцким укладом. И все же мне повезло: я вспомнил одного врача, живущего одиноко, в Хайфе, почти без знакомых, не говоря уже о друзьях. Жена ушла от него много лет назад, а он так и не нашел себе пару. Вся жизнь в редкие приезды в Москву, к друзьям или к взрослой дочке, которая тоже замужем и живет в Италии. Вот то, что нужно! А вдруг? Правда, сводничеством мне в жизни заниматься не приходилось, но чем черт не шутит?

Так возникла идея свести их на болгарском курорте в Созополе. После развода и раздела всего и вся мне достался этот довольно большой дом с садом и даже с бассейном. Места для гостей там было всегда достаточно, так что я часто приглашал как друзей, так и родственников погостить несколько недель вблизи моря. И Люба и Леня уже бывали у меня ранее, только они не пересекались друг с другом. Теперь же я договорился с Леней, что он приедет в начале июля, а Любу я взял с собой, когда сам отправлялся в Болгарию на неделю раньше. Я рассчитывал, что двух недель вместе им будет достаточно, чтобы как-то определиться. Почему я так думал, объяснить, впрочем, я бы не смог.

В аэропорту Варны я, как всегда, взял съемную машину, и мы покатили домой. В самолете, да и потом в машине Люба говорила очень мало. Она была углублена в себя, не обращала внимания на красивые виды, проплывавшие за окном. Я пытался расшевелить ее разговорами о планах отдыха, о поездках по окрестностям, о разных вкусных блюдах, которые можно попробовать в местных ресторанах, но она отвечала большей частью односложно.

Вечером на веранде, обращенной к бассейну, я угощал ее фирменным красным вином.

- Здорово у тебя тут, - сказала она, глядя на голубые блики подсвеченной воды. – Как было бы здорово, если б Володя тоже был здесь. Ему б понравилось…

- Люба, ну не надо, пожалуйста! Есть жизнь на свете и без Володи. Вот она – вокруг тебя! Открой шире глаза, вокруг много прекрасного, много того, что тебе понравится. Надо только выйти из скорлупы!

- Ты не понимаешь, Петя. Мне психолог говорил буквально то же самое. И он тоже ничего не понимает. Мне очень тяжело. Мне очень одиноко. Мне горько. Вот, что я чувствую. Не до радостей жизни теперь.

- Ну, ладно, согласен. Пусть без радостей. Пусть буднично. Давай допьем вино, а потом обновим бассейн – первый заплыв в этот сезоне. Ты плавать можешь ведь?

- Могу, конечно.

- Ну иди переодевайся. Встречаемся через пять минут.

Потягивая вино, я наблюдал, как Люба вышла на веранду в теплый летний вечер и медленно стала входить в воду по ступенькам бассейна. В голубом свете рисовался ее контур в купальнике, не девическая уже, немного потяжелевшая, но еще не потерявшая стройности фигура с плавными обводами бедер и плеч. Волосы, убранные высоко, открывали узкую шею, с первыми морщинками под подбородком. Она исполнена мягкости, настоящей женственности, слабости и незащищенности. Я старался смотреть сейчас на нее глазами Лени, предполагаемого жениха.

- Хороша, ей Богу, хороша. Идиот, этот Володя! – подумалось мне.

Она помедлила немного, потом с тихим вскриком бросилась в воду.

- Ты что же сам не идешь? Раздумал?

- Нет, я сейчас наперегонки с тобой. – И я последовал ее примеру. – Давай-ка брассом два конца: кто быстрее. Я тебе фору даю четыре метра.

И мы бросились плавать, взрывая руками голубые волны. Плавает она совсем не хуже меня, так что фору я не отыграл.

Когда, запыхавшись, мы выбрались на землю, я заметил, что глаза ее несколько оживились, движения стали быстрее, и даже на губах заиграло подобие улыбки, чего раньше не было ни разу.

- Ну, может, дело и пойдет на лад, - подумал я.

Время было уже позднее и я предложил угомониться до завтра, тем более, что позади был долгий утомительный день поездки.

- Спокойной ночи, - она, как обычно, поцеловала меня в щеку и направилась с свою спальню.

- Пока, до завтра. Если тебе что-то нужно будет, кликни меня, - ответил я.

Ночь выдалась жаркая, почти тропическая, как бывают здесь летом. Полный штиль. После душа, который меня немного освежил, я вышел на балкон своей спальни, расположенной на втором этаже, чтобы слегка подышать. Может быть, удастся уснуть. Но сон все не шел - из-за жары и влажной духоты. Огни в саду были погашены, и на меня смотрели темные силуэты кустов, подсвеченные поднявшейся высоко ущербной луной. Ни ветерка.

Мне почудился какой-то посторонний звук в доме. Воров в этих местах не встречалось, но, бывало, забредали небольшие дикие животные: ежи, змеи, бурундуки.

Накинув халат, я решил обойти дом на всякий случай. Около дверей Любиной спальни я вновь уловил неясный звук. Ее спальня располагалась вблизи моей, но на несколько ином уровне.

Осторожно я приоткрыл дверь в ее комнату, не желая разбудить ее каким-либо громким звуком.

В неясном свете из открытого окна мои привыкшие к темноте глаза различили ее фигуру лежащую под простыней. Лицо уткнулось в подушку, которую она обнимала обеими руками. Подушка вздрагивала, и вновь раздавались те самые звуки, тихие всхлипы, которые она старалась задушить.

Я подошел и сев к ней на кровать, положил руку на ее голову. Она даже не вздрогнула, не отняла лица.

- Бедная моя, бедная сестричка, - тихо сказал я, - чем мне помочь тебе, что у тебя болит?

Она, наконец, оторвалась от подушки и подняла на меня глаза. Все было распухшим от слез: нос, губы, даже щеки; мешки под глазами,. Печальное зрелище.

- Душа, душа болит Петенька, - прошептала она, вытирая слезы краем простыни. – Я думала, вот вырастут дети, не надо больше за ними ходить, так мы и поживем с ним друг для друга. В любви, в согласии поживем. В общих радостях. Поедем куда-нибудь. Или просто на даче будем что-нибудь разводить. И где все это? Ласки хочется и доброго слова… Как же мне без этого жить? Знаешь, я себя временами уже чувствую старухой, да хуже даже: они хоть и стары, да жить еще хотят. А мне и жить-то не в радость. Ох, больно, больно…

- Я сестричка тебе обещаю: я все сделаю для тебя, все, чтобы ты не болела, чтобы ты жила дальше. Чего бы это ни стоило.

- Ты, правда, мне поможешь?

- Да, помогу. А сейчас давай, постарайся заснуть. Завтра будет новый день, и он должен быть лучше, чем сегодня.

- Я постараюсь, я правда постараюсь. Поцелуй меня перед сном, как Володя это делал?

- А как он это делал?

- В губы.

- Спокойной ночи, сестричка. – Я прикоснулся к ее влажным распухшим губам и ощутил горячий пульсирующий ток крови. Она откинулась на спину и закрыла глаза. Я вышел из комнаты.

Через час, все еще лишенный сна я вышел в сад и посмотрел на нее сквозь открытое окно спальни. Она лежала на спине, и грудь ее чуть вздымалась под наброшенной простыней.



Первая четверть

Была вторая и самая знойная половина дня. Солнце перешло за дом, и вся веранда оказалась в тени. Но все равно было жарко от прокаленных за день каменных плит вокруг бассейна. Мы расположились в шезлонгах и потягивали из высоких бокалов холодное белое вино.

- Я все время чувствую себя одной половинкой, а другая – потеряна, - говорила Люба. – Мне все кажется, что сейчас вот Володя войдет, улыбнется своей доброй улыбкой в бороду и спросит что-нибудь, какой-нибудь пустяк. А когда я засыпаю или просыпаюсь, мне все кажется, что он где-то здесь, рядом со мной. Даже чудится, как он переворачивается рядом со мной. И я все жду, когда он меня погладит, нежно, как только он это умеет делать. Не осуждай меня, что я вчера ревела, просто я не могу сдержаться, когда чувствуешь такое.

- Куда уж мне тебя осуждать, я тебя, в общем, понимаю. То есть то, что ты тоскуешь и все ждешь. Но другое мне понять все же не легко: где ж твоя здоровая злость? Ведь он тебе не только ласковые слова говорил, но и изменял, да и не один раз – насколько мне известно. И ты его так легко готова простить?

- Да, готова, наверное. Мы с ним так хорошо жили, так весело, так дружно. Я заботилась о нем, он – обо мне. Только ради этого я бы счастлива была, если б он вернулся. И носки бы стирала, и подметала, и вылизывала нашу квартиру и все-все. А теперь мне ничего не хочется делать. Я сама себе противна, что развела такую пыль, что грязная посуда на кухне уже воняет. Нет, я не хочу возвращаться в такой дом.

- Но ведь он может и не вернуться никогда, ты понимаешь? И что же ты будешь делать?

- Не знаю, не хочу даже думать, что тогда будет. Не представляю себя одной. Я же просто женщина. Мне иногда ласка нужна, я без этого чувствую себя совсем старой и никому не нужной. Мне так одиноко, так одиноко.

На глазах ее вновь навернулись слезы. Поколебавшись, я спросил:

- А как мужчина, Володя тебе хорошо подходил?

- Ну да, конечно! Когда он прикасался ко мне, меня просто в жар иной раз бросало. Ты прости, что я так откровенно говорю, но мне хотелось его еще и еще. Я всякий стыд потеряла, возбуждала его всеми возможными ласками. – Она заметно покраснела и отхлебнула из бокала вина.

– Так, какими?

- Ну, сам догадайся.

- Оральными, наверное. Или, там, вибратором.

- И это было, - она вздохнула и вырвался нервный смешок. - Правда в последние годы он здорово охладел, как мне казалось из-за его диабета. Но может в этом были повинны его связи на стороне.

- А ты что, ничего не чувствовала, какие-то признаки?

- Ничего, представь себе. Словно слепая. Да я и сейчас не могу думать о нем плохо. Просто не получается.

- Выходит, тебе в жизни больше повезло, чем мне.

- Почему ты так говоришь? Твоя жена, мне кажется, к тебе прекрасно относилась.

- Да, какое-то время это и было так, но потом… Потом, постепенно все стало по-другому.

- Как – по-другому?

Я заколебался, но откровенность с ее стороны требовала того же и от меня.

- Ну, в прежнее время после любви мы долго лежали обнявшись, гладили друг друга, целовали в разные места. Мне нравилось, когда она ласкает меня языком. А еще больше мне нравилось то же делать ей. А потом я стал замечать, что она сразу после акта исчезает в ванной комнате, иногда надолго, так что я уже засыпал, ее не дождавшись. Затем, она стала говорить, что я мешаю ей спать. Храплю, например, а если не это, так ворочаюсь и бужу ее. И настаивала, чтобы мы спали теперь в разных комнатах.

- Так, ты, наверное, ей действительно мешал – вот и все дела, не такие важные.

- Я бы рад в это поверить, но я замечал и другое. Она перестала со мной целоваться, всегда упрямо отворачивалась. Как совестливая шлюха из романа Достоевского. Уверяла, что у нее менструация, уверяла, что не может со мной часто, потому что испытывает боли. Или просто не было настроения. Один случай, на юге когда мы были, мне так ее хотелось, просто до дрожи в коленях. Еще когда мы сидели за столом с гостями. А потом в номере, она на мои просьбы такую закатила истерику, с таким ненавидящим лицом, искаженным злобой на меня смотрела…

Я видел, что наша близость стала ей в тягость в конце концов. Да и я уже не получал того удовольствия, потому что все свелось к механическим движениям, без тени настоящей ласки. Наверное, у нее уже кто-то был…

- Я понимаю тебя, - прошептала Люба.

- Не думаю, если у тебя была совсем иная жизнь…

- Бедный ты, бедный мою братик, - протянув руку, она погладила меня по щеке. – Ты ведь мне не чужой человек, мне тоже больно за тебя…

Наклонившись, она поцеловала меня в губы. Это был и сестринский, но все же очень нежный поцелуй.

- А как же ты сейчас один, ты ведь, кажется, уже два года как развелся?

- Да, были какие-то «романы». С женщинами, меня намного младше. Но, это все ерунда, фальшь. Или я такой подозрительный и мне кажется, что не я им нужен, а деньги мои? Не знаю, но теплоты нет никакой. Один опять же голый секс, да еще с претензией на страсть – что делало его еще хуже.

- Слушай, я тебе, конечно, мужа не заменю, но я могу отдать тебе всю ласку, какую имею. Идет?

- Ты что имеешь в виду? – она сделала резкое движение рукой, и пустая бутылка покатилась по полу.

- Ты знаешь, - ответил я.

- Да ты понимаешь, что предлагаешь? Ты, наверное, от одиночества совершенно свихнулся! Ты совсем идиот?! Мы же брат и сестра. Как у тебя язык повернулся? А я еще разоткровенничалась с ним! – лицо ее просто пылало, это было заметно даже в сумерках. Глаза горели черным пламенем. Она резко поднялась с шезлонга и стремительно вышла.

Мне было ужасно стыдно за сорвавшиеся слова. Я вел себя действительно как идиот. Какое-то помутнение. Вероятно, эти наши откровенные разговоры сорвали какой-то предохранитель.

Когда я робко постучался в дверь ее комнаты, мне открыли не сразу.

- Прости меня, Любочка, - проговорил я тихо, - что-то на меня нашло. Прости…

Она взглянула на меня и едва заметно улыбнулась.





- Ладно уж, дурачок мой. Так и быть. Принеси-ка ты чего-нибудь крепкого, например, бренди. Надо успокоить нервы, нервишки на сон грядущий.

- Будет исполнено, - сказал я уже на пути к бару.

Бренди мы пили, глядя друг на друга. Она молчала и я молчал.

Затем я пожелал ей спокойной ночи.



Полнолуние

Я проснулся в начале ночи. Было видно еще сереющее небо – угасший след заката. Я проснулся от тихого стука в раму открытого окна. На балконе моей спальни стояла Люба, закутанная в простыню. Я летом всегда сплю совершенно обнаженный из-за жары, но закрывшись простыней почти с головой, чтобы спастись от комаров. Я приподнялся на кровати.

- Пойдем, освежимся в бассейне, - предложила Люба.

- Сейчас?

- Ну да, а то жарко ужасно.

- Оч. романтично. Купаемся голыми при луне.

- Вот, вот. Ночное приключение в духе Тысячи и Одной ночи.

Мы спустились к черной воде бассейна. Было очень темно, потому что луна была закрыта облаком. Люба шла впереди, и когда подошла к воде, плавным жестом сбросила с себя простыню. В темноте я угадал силуэт ее полных бедер и линию груди. Она медленно вошла в воду. Я бросив свое покрывало тут же последовал за ней. Она проплыла всего несколько метров, но потом вернулась к бортику. Я – за ней. Прислонившись спиной к стенке, она повернулась ко мне. Проглянувшая луна осветила туманным светом ее густые локоны, плечи и верх груди, не покрытую водой.

Я приблизился к ней. Мне не было видно выражение ее глаз, все утопало в темноте. Когда я оказался рядом, она взяла мое лицо в руки и поцеловала меня в губы. Поцелуем мягким и нежным, сестринским.

Я положил обе руки на бортик и приник своим телом к ее обнаженному телу. Наши груди, живот, бедра были плотно прижаты друг к другу. Я чувствовал дрожь в ее теле, она, наверное, ощущала мое возбуждение на своем естестве.

Я опять приник к ее губам, и она ответила мне теперь уже жарким поцелуем истомившегося желания. Мои руки гуляли по ее напрягшемуся телу, пока дыхание через короткое время не стало совсем тяжелым.

Она раскрыла ноги навстречу мне, и я вошел в нее. Медленно. Она внимала моему движению, закрыв глаза и немного постанывая. Руки ее и ноги были обвиты вокруг моего тела, голова запрокинута. По темной воде бассейна от нас расходились серебристые волны. Они становились все сильнее. Я почувствовал ее движения навстречу мне и потом и теплые волны внутри ее тела. Она бурно задышала мне в плечо, и во мне сверкнула молния, и покатился гром, извергаясь из моего тела в ее глубины.

- Побудь во мне подольше, - прошептала Люба, склонившись мне на плечо., - Ты, ты чудесный…

Когда мы, наконец, разъединились и вылезли из бассейна, ноги меня держали совсем плохо. Это был мощнейший оргазм, какого у меня может, никогда и не было. Мне казалось, люба тоже испытывала подобное.

Мы долго лежали на моей двуспальной кровати, в темноте и гладили друг друга.

- Это судьба, - сказала Люба, - случилось то, что должно было случиться. Я сумасшедшая. И ты сумасшедший.

Она перевернулась на спину, и я впервые отчетливо увидел ее обнаженное тело. Груди ее были не слишком велики, но как будто налиты тяжелым воском. Соски совсем маленькие, остроконечной формы. Бедра и ноги еще не потеряли стройности, а живот казался мягким и нежным как пуховая подушка. Я коснулся его рукой, чтобы проверить свои ощущения.

- Что меня так разглядываешь? – она казалась смущенной

- Ты в прекрасной форме, наверное, занимаешься чем-нибудь?

- Какая уж там форма. Так, хожу иногда на фитнесс, но кое-как, просто для времяпрепровождения. А ты тоже ничего, не расплылся еще.

Знаешь, спать совсем не хочется. Когда я разрядилась с тобой, с меня будто смыло всю тяжесть, я внутренне распрямилась. Я тебе так благодарна, милый, родной мой братик! Я почувствовала твое горячее семя внутри, и это было такое сильное ощущение, какого я наверное еще никогда не испытывала в жизни. Это какая-то магия.

- Именно магия! Ты меня просто приворожила. Я вот сейчас смотрю на тебя, и опять хочу тебя… Только у меня почему-то такое странное чувство, что я с тобой изменяю своей жене.

- А ты ей вообще изменял?

- Да, было дело. Несколько раз.

- С кем же?

- Да, с ее же подружками, главным образом. А ты изменяла мужу когда-нибудь?

- Володе – нет. А первому мужу довольно часто. Я его и не любила.

- А как это было.

- Ну, обычно. Еще в институте, когда училась. Но там это было ужасно все неудобно: в коридоре, чуть ли не стоя… Потом бывало на картошке, куда мы от работы ездили. Был у меня там один ухажер, гуляла с ним по далеким полям… Только мне все это не особенно нравилось – на копне сена. Грязища, все-таки там, в нашей отечественной деревне. Я всегда боялась чего-нибудь подцепить.

- Ну а дома, когда ты возвращалась?

- А дома все это прекращалось. Условий особо не было, да и желания продолжать тоже. Во всяком случае, с моей стороны. А ты где же встречался со своими любовницами?

- Да, тоже были сложности с местом. Я был женат, они замужем. Все тоже происходило украдкой, второпях. Да и стоя, тоже. Один раз я, помню, оказался с моей подругой у приятеля в его дачной сауне. И там, когда остальные гости ушли, мы остались вдвоем и зашли в парилку. Мы сняли с себя всю одежду, и в тусклом светильнике этой парилки я смотрел на ее блестящее, покрытое потом тело. И мне так захотелось, что я не мог уже сдерживаться. Когда мы вышли, наконец, в предбанник я прижал ее к двери и вошел в нее стоя. Она просто рыдала и царапала меня ногтями по спине. Это было здорово. Царапины остались не только у меня на спине, у нее тоже – от той самой двери. Так что нам потом своим супругам надо было что-то объяснять.

А с одной подругой я встречался долго, потому что это был серьезный роман. Ее, кстати, звали Люба, как и тебя. Это было вскоре после того, как жена сделала от меня аборт. Я очень переживал, думал даже с ней расстаться. Но потом встретил Любу, и этот, как ни странно, продлило наш брак.

Мы встречались на квартире, которую я снял. Встречались довольно часто. Там уже не надо было таиться ни от кого и торопиться тоже. Она была как женщина довольно холодная, и разогреть ее было не просто.

- Но тебе это удавалось?

- Да, я заметил, что ей очень нравится, если я вхожу в нее сзади.

- В попку?

- Нет, нормальным образом. Но ее это заводило: она начинала ерзать подо мной, подавать попу навстречу моим движениям. Я брал ее груди в свои руки и прижимался сзади всем телом. Так мы кончали. А потом она сразу переворачивалась на спину, брала сигарету и долго курила, молча, глядя в потолок.

Пока я рассказывал, Люба придвинулась ко мне и положила колено мне на бедро. Я провел рукой по ее литой груди и поцеловал ее. Потом мы встретились губами.

- Я хочу тебя, - прошептала она. – Давай попробуем, как ты сейчас мне рассказывал.

Она чувствовала, что я уже готов к этому. Не ожидая моего ответа, она перевернулась на живот и слегка согнула колени. Ее ноги были раздвинуты ровно настолько, чтобы между ними уместились мои колени. Она еще подалась назад и шумно выдохнула, когда почувствовала меня у своего входа. Я обнял ее сзади и накрыл ее тяжелые груди ладонями. И со стоном вошел. Я видел ее руки, пальцы вцепились в подушку, будто хотели ее разорвать.

- Да, да, да, - вылетало из ее рта.

Я чувствовал в ней нарастающее напряжение. Черные волосы разметались по белому фону простыней. Пальцы конвульсивно сжимались вокруг белых складок. Наконец, она вытянулась и завибрировала всем телом.

- О-о-о. О-о-о, - вырвалось у нее из глубины.

И в этот момент у меня отказали все предохранители, и я обрушился в ее лоно своим потоком.

Перевернувшись на спину, она лежала, слегка расставив ноги, так что среди густых темных волос ее лобка было видно розовое лоно, все покрытое капельками моей жидкости. Она улыбалась, все еще глядя в потолок.

И я понял, что она уже больше не та сломленная тоской женщина, которая вошла в этот дом всего двумя днями ранее.

Она поднялась на кровати и, встав на ноги, сделала шаг от нее.

- Сестричка, не уходи! – Она полуобернулась ко мне, и в этот миг стала похожа античную статую. В свете луны резко очертилась чистая и благородная линия ее тела: изгиб шеи и плеч, прямая осанка амазонки, силуэт тяжелых бедер, сильные ноги, темные локоны, собранные в пучок. – Пожалуйста. Я хочу спать с тобой.

Она улыбнулась.

- В смысле я хочу просыпаться возле тебя. Чувствовать твое тепло рядом.

- Хорошо, любимый. Я буду с тобой, как ты хочешь. Я сама этого хочу. Сейчас я вернусь.

Приняв душ, я вновь рухнул на кровать и закрыл глаза. Голова немного кружилась. Была уже глубокая ночь. Любы все не было.

Я проснулся при ярком свете позднего утра. Какие-то обрывки сновидений пронеслись стремительно в голове. Или это не сон? Роскошные черные локоны лежали у меня на животе. Я чувствовал, как губы ласкают мое естество, как все во мне напрягается.

- Боже, - прошептал я, - такого пробуждения у меня никогда еще не было!

Мой орган погружался все глубже в ее сладостные глубины в ее нежнейший ротик. Я чувствовал, как трется немного шершавый корень ее языка о мой наконечник. Это сводило меня с ума.

Наконец она выпустила меня из горячего плена, и повернулась ко мне лицом. Я увидел ее разгоряченные черты, а главное, какое-то бесстыдство читалось в нем, какая-то отчаянная бесшабашность. Такой я ее еще не видел.

- Любимая, - сказал я, - это роскошный подарок, - как ты догадалась?

- Мне самой это очень нравится, я почти кончила, пока облизывала тебя - ответила она, смеясь.

- Я тоже хочу тебя поцеловать туда, можно?

- Мечтаю об этом. – Она повернулась и легла на спину. Тут я увидел, что ее черный треугольник между ног исчез. Она сбрила все, кроме узкой полоски коротких волосков, какие можно увидеть в фильмах определенного содержания.

- Ух ты! – только и мог я вымолвить. Ее нежная раковина была полностью открыта моему взгляду, и ее форма была божественных пропорций.

- Тебе нравится? Правда, так лучше? – спросила она робко.

- Конечно, конечно! Ты просто молодец. Не каждая на это решится.

Я начал неспешно целовать внутреннюю нежнейшую сторону ее бедер. Постепенно я поднимался выше, и с каждым сантиметром я слышал все усиливающийся запах ее женского естества, запах возбуждения. Наконец я коснулся губами полураскрытые венерины губки. Потом поцеловал их. Затем медленно провел языком вдоль щели. Она слегка застонала и чуть шире раздвинула ноги. Я крепко обхватил руками ее бедра и приник к бутону. Я лобзал его долгими минутами, мой язык блуждал в ее благословенных глубинах. Я погружался в эту пучину, выныривая только затем, чтобы набрать воздуха. Она стонала теперь, не переставая. Рука ее подталкивала мой затылок вперед и вперед. Когда мой язык уже саднил и болел от этой сладкой работы, и мог уже превратиться в тряпку, я почувствовал, что она достигла вершины. Спина ее выгнулась, а ноги сильно сжали мою голову.

- О Боже, Боже, - закричала она в голос, - Ой, ой, ой

Все тело ее сотрясали сладостные конвульсии, волна шла за волной. Наконец она подняла мое лицо, напитанное ее соками, и впилась в меня долгим благодарным поцелуем.

- Любимый, любимый, - шептала она, оторвавшись, - я мечтала об этом. Это божественно…

- Ты слаще меда, моя любовь.

- Подожди немного: я чуть отдохну, и ты войдешь в меня!

Мое тело требовало разрядки, я жаждал ее, жаждал оказаться внутри. И то, что это моя сестра, еще прибавляло пе5рцу, прибавляло желания.

Перевернув меня на спину, она привстала, а потом начала медленно опускаться на меня. Ее лоно было сейчас очень узким, напитанным кровью от близкого оргазма. Мы оба громко дышали от этой сладкой пытки. Когда я вошел в нее до отказа, она слегка откинулась назад и запрокинула голову. Я мял ее литые груди и боролся с желанием извергнуться немедленно.

Ее вторая разрядка последовала очень быстро, я почувствовал ее стремительное приближение по волнам внутри нее, что обхватывали мое естество. Она широко раскрыла глаза, глядя куда-то вдаль, и издала громкий и протяжный стон и с этим рухнула на меня.

- Я жду тебя, излейся, наполни меня, пожалуйста!

- Родная сестричка, я иду к тебе, иду!

Я обхватил ее шею руками и впился поцелуем в ее губы. Наши языки переплелись, и тогда я забился внутри ее лона, и застонал, и замычал от сладкой боли.

- Я хочу отдать тебе мою девственность! Возьми меня там, где никто не брал.

Уже несколько дней я испытывал какое-то жжение в груди и беспокойство. Я думал только о ней, только ее я видел перед собой. Это было как амок, любовная лихорадка. Люба тоже испытывала нечто подобное. Она осунулась и как-то потемнела лицом. Мы пили вино, ели очень мало и много времени проводили в постели.

Я честно признался, что без сиалиса или виагры меня надолго не хватит. Так что пришлось запастись и тем и другим.

Но была еще одна проблема: предстоящий приезд «жениха», который я сам, собственно, устроил. Это все нам испортит, думал я теперь.

Мысли о том, как мы будем выглядеть в глазах родственников, мне как-то не приходила в голову, хотя об этом надо было думать давно. Я просто отгонял ее от себя. Это быдет ужас, если кто узнает! Эта мысль мучала нас обоих, но говорить об этом не хотелось. Вместо этого я пил вино и любил мою сестричку, и она любила меня и радовалась каждому часу, проведенному вместе.

Конечно, мы чувствовали, что это все не надолго. Так и получилось.
.


Последняя четверть

С каждым днем Люба становилась все молчаливее. Она только смотрела на меня своими большими темными глазами, а они день ото дня становились все тоскливее. Настала ночь, когда стоны ее удовольствия переросли в рыдания. Я тогда насилу успокоил ее. Но, с тех пор, часто мне слышались ее сдержанные всхлипы. Мы не обсуждали это, все и так было ясно. Только один раз она вдруг сказала:

- Нам – конец! – И вновь надолго замолчала. Ее взгляд больше не искал моего. Он смотрел поверх, куда-то далеко, блуждал рассеянно по вершинам деревьев, по далеким горизонтам, не останавливаясь ни на чем специально. Я видел, что ее тяга ко мне падает, что предстоящее расставание отравляет ей жизнь сегодня.

Потом приехал Леня, и это действительно был конец. Мы разошлись по разным комнатам. Мрачное ее настроение стало еще сильнее. Все ленины и мои попытки ее развеселить неизменно проваливались.

Однажды ночью, когда все спали, она вошла ко мне в спальню и тихо окликнула меня. Луна в последней четверти высвечивала ее спутанные волосы, разбросанные по длинной белой ночной сорочке. Эту рубашку я ранее никогда на ней не видел, ведь мы спали всегда нагишом. Она прошла через комнату и села на краешек кровати, прямая, строгая, с руками, упавшими на колени.

- Я хочу уехать, - сказала она ровным голосом, - не уговаривай. Я все обдумала. Давай придумаем что-нибудь, чтобы Лене это объяснить. Ты мне поможешь?

- Я помогу. Но я не хочу, чтобы ты вот так уезжала, а сестричка?

- Ты все должен понять, уже не мальчик. Когда я думаю о нас с тобой, то знаю, что эти дни я никогда не забуду. Это будет стоять передо мной до конца моей жизни. Ради того, чтобы насладиться тобой я через все переступила. И это было райской меры наслаждение. - Она помолчала. – Но ведь за такие радости со своим братом – в ад попадают, не так ли?

- Ада нет, - возразил я, - и никто никогда ничего не узнает.

- Но я-то знаю! Во мне этот ад уже начинается. Ты меня обнимаешь, и еще неделю назад я вся трепетала от восторга и любви. А сейчас? Я трепещу от страха, от стыда и боли.

- Ну почему, почему так?

- А ты, что, - ничего не чувствуешь? Только желание мной обладать?

- Нет, если честно, я тоже немножко стыжусь этой истории. Только это, вероятно, намного слабее, чем у тебя. Да мне стоит только посмотреть на тебя, как все сомнения вмиг испаряются, правда.

- Ну, видишь, хоть мы и брат с сестрой, да все же разные. А мне все снится теперь, как я прихожу к нашему отцу. А он как посмотрит на меня и молчит, молчит…

А я приеду сейчас от тебя и буду одна, одна. Буду думать, буду искать выход… Отпусти меня, пожалуйста, хорошо?

И я отпустил. Хотя мне было очень тоскливо. Лене было сказано про внезапную болезнь любиной дочери. Уже в аэропорту я спросил

- Когда мы вновь увидимся?

- Совсем скоро, у отца, когда ты тоже вернешься. Но так, это как было здесь – наверное, никогда.