Но только рано люди обрадовались. Копылова Сергея после учебной роты служить отправили в Афганистан, водителем грузового «ЗИЛа». И в конце первого года службы колонна, в которой вёл свою тяжело гружёную машину молодой солдатик, на извилистой горной дороге попала в засаду. Под миномётный вой и треск автоматных очередей, стократно отражавшихся эхом от каменистых суровых скал, Серёжка едва успел выбраться из кабины и, отползая подальше от бензобака, передёрнуть затворную раму своего «калаша». Но больше он ничего не успел: поблизости разорвалась мина, и солдата, обжигая осколками, подбросило в воздух. Однако паренька не убило, хотя и не скоро сознание вернулось к нему.

Копылова доставили санитарным самолётом в ташкентский госпиталь, а оттуда — в Москву, потому что случай его ранения был уникальным. Из него извлекли уйму осколков, все, кроме одного, а тот последний осколок засел совсем рядышком возле сердца. Консилиум столичных докторов, долго рассматривая рентгеновские снимки грудной клетки Серёжки, пришёл к единодушному выводу: оперировать невозможно. Подлечили, насколько смогли, и с инвалидностью второй группы отправили домой, в Усладу, строго наказав парню: тяжести свыше трёх килограммов в руки не брать, работать физически, бегать и плавать — Боже упаси, а всякий алкоголь — категорически, слыхал, Копылов — ка-те-го-ри-че-ски! — раз и навсегда тебе запрещён.

Лечащий врач-подполковник лично выхлопотал для Копылова невозможный для простых граждан билет в спальный вагон поезда, который прибывал в райцентр глубокой ночью и стоял там всего две минуты. А все личные вещи Сергея: положенный по Уставу сухой паёк и памятные подарки от врачей и друзей по палате, — отправили посылкой прямо в Усладу, позволив взять в поезд лишь свёрток с бутербродами да две бутылки «Байкала».

Целый день Серёжка ехал один в своём мягком купе, любуясь в окошко проплывающими просторами родной земли и с нетерпением ожидая вечера, когда молоденькая проводница, жгучая брюнетка по имени Анжела, пообщала «зайти в гости» к смазливому солдатику. И она действительно пришла, и они даже успели влюбиться-поцеловаться до последней узловой станции…

Бывают девчата, словно самой судьбой предназначенные для первых жарких объятий. Студентка третьего курса института железнодорожного транспорта Анжелика Кольцова, решившая на каникулах подработать в бригаде проводников, в своей юной жизни почти ещё ни с кем из парней не флиртовала так внезапно и всерьёз — ни в общаге, ни тем более, тут, под стук вагонных колёс. И к тому же за броскую и эффектную внешность начальство доверило девушке обслуживание наиболее важных пассажиров.

Чаще всего это были немолодые, хмурые, пузатые директора предприятий, надменные секретари КПСС, несколько реже — грубоватые и безмерно пьющие армейские офицеры, словом, все те, кому полагались места в роскошном спальном вагоне. Однажды, казалось бы, Кольцовой повезло: в первое купе какие-то коренастые мужики в элегантных серых костюмах занесли несколько огромных импортных чемоданов, а за ними появился кумир девушки, советский эстрадный идол того времени Валерий Леонтьев.

Она, конечно же, узнала его мгновенно, несмотря на то, что певец выезжал из Москвы на гастроли в самых обычных голубых джинсах и в невзрачной белой футболке. От волнения Анжела даже выронила из рук маленькую картонку билета суперзвезды, предоставленную кем-то из коренастых мужиков. Однако напрасно девушка, надеясь хоть немного пообщаться с любимым исполнителем, маячила в коридоре вагона: минут через десять после отправления из штабного вагона в сопровождении расфуфыренной бригадирши Томиллы Рафаэлловны Казарьянц в купе кумира прошла какая-то высокая, худощавая, коротко стриженая шатенка в тёмных очках и в узкой кожаной юбке.

— Девочка, спрячься с глаз моих, — негромко сказала студентке Томилла Рафаэлловна.

Вскоре в первое купе официантка из вагона-ресторана привезла тележку с горячими кушаньями, и далее все три часа пребывания певца в поезде оттуда слышался чарующий женский смех, а из приоткрытой двери струились клубы горького сигаретного дыма. Словом, даже попросить несчастный автограф девушке не представилось возможности!

И вот теперь — этот улыбчивый худенький солдатик с орденом на парадке, не иначе —«афганец»! На перроне его провожали чуть ли не целой делегацией: двое старших офицеров с шевронами военно-медицинской службы и человек десять солдатиков, один из которых был даже на костылях. Без сомнений, мальчик-орденоносец выезжал после госпиталя, где лечил боевые раны.

— Берегите его, красавица, — тихо попросил Анжелу седой, как лунь, подполковник лет сорока, — можно сказать, с того света парень вернулся.

Он хотел вроде бы ещё что-то добавить, но, как это бывает свойственно рассудительным и суровым людям, передумал, неопределённо махнул рукой и отошёл от прелестницы-проводницы.

Когда Анжела принесла солдату чай и присела напротив, ласково улыбаясь, они оба, познакомившись, ощутили явление великого чуда: вот вроде бы грохочет по рельсам скорый поезд, наполненный путешествующим народом, и в то же время они словно оказались одни во всём мире! Девушка ещё на перроне заметила, что этот милый парнишка — совсем не гордый, и ещё не целованный всерьёз, а теперь подумала, что быть рядом с ним гораздо приятнее, чем с любыми звёздами советской эстрады.

В такие мгновения выбирают самые важные слова, и Анжела, смущённо опустив длинные ресницы, запинаясь, произнесла:

— Подполковник сказал, что тебя еле вылечили. И я рада, Серёжа, что ты живой…

— Я и мечтать не мог о такой царевне, как ты, — просто ответил он. И хотел уже честно признаться, что является инвалидом, поскольку в груди засел гадкий осколок, поэтому вряд ли представляет собой достойного её ухажёра. Но тут девушка коснулась кошачьими пальчиками его щеки, останавливая любые слова, и задумчиво прошептала:

— Царевны любят настоящих героев. И в сказках, и в жизни…



Их губы соприкоснулись, сперва потихонечку, а потом жадно, в ликовании торжествующей юности. Анжела при всём желании бы не вспомнила, как оказалась рядом с Серёжкой, как раскрыла ему объятия, наслаждаясь и трепеща от несмелых поглаживаний его ладоней. Если не считать первой, но несостоявшейся любви на втором курсе, со всеми остальными поклонниками у неё никогда не заходило дальше страстных объятий, молодёжью начала восьмидесятых иронически называемых «зажимболом». Но даже эта, тихая и наивная близость в купе с Серёжкой показалась ей слаще и приятнее, чем все ночи с первым и уже почти забытым любовником…

Когда прошла первая телесная сладость (а кавалера она себе выискала, вроде бы, всем подругам на зависть: молодой аспирант, красавец, гитарист…) — оказалось вдруг, что они совершенно чужие люди! Ей хотелось видеть возле себя человека, достойного уважения и внимания, а ему, как оказалось, нужно было всего-навсего покорное домашнее женское существо, и совершенно неважно, с какими там своими пустяковыми женскими чувствами. От этого осознания начала угасать и страсть, становясь почти механической, а его бывшие ёрные постельные прибаутки перестали забавлять, превратясь в жутчайшую пошлость: «Поддай, Анжелка, ты не целка!»

В общем, уже поданное заявление в ЗАГС они аннулировали и расстались хоть и с болью в её душе, но всё-таки без большой горести. И родители Анжелики, кажется, переживали больше её, утратив такого славного перспективного зятя.

Но теперь возникло у неё такое удивительное, небывалое и бесспорное чувство, что всё происходит просто волшебно и сама Судьба предначертала им быть вместе! «Хочу его, и скорее, насколько это возможно. И всю жизнь буду хотеть!» — Отчаянно подумала влюблённая девушка.

Между их прошлым и будущим оставалась теперь лишь одна узловая станция, а затем — почти два часа полной ночной свободы, вплоть до прибытия поезда к Серёжкиному райцентру!

— Если на этой остановке к тебе попутчика черти не принесут — побудем вместе до самого твоего городишки, — шепнула ему Анжела, поправляя форменную юбку, и эти сладкие слова «побудем вместе» вскружили Серёжке голову: был он ведь ещё девственником, да и целовался с девушкой во второй раз в жизни.

А в первый раз он целовался ещё в учебке. В увольнении по случаю принятия новобранцами присяги в городском парке он познакомился с десятиклассницей по имени Женя, маленькой такой блондиночкой, вроде и неказистой на вид, но зато с большими и романтическими карими глазами. Она проводила его почти до самого КПП воинской части, там и поцеловались. Её маленькие и мягкие влажные губки почему-то напомнили сестру Зойку, которая на прощание чмокнула его в щёку, заливаясь горькими женскими слезами. И вот теперь эта Женя казалась столь же душевной, надёжной и сентиментальной: такая девушка будет ждать с армии и обязательно дождётся. По глупости и наивности ему не хватило времени спросить и запомнить её адрес, отчасти и потому, что они перед расставанием договорились при его увольнении в следующую субботу встретиться на том же месте, где познакомились. Ибо после присяги начальник учебки объявил, что к дальнейшему месту службы они отправятся не раньше, чем через две, а то и три недели.

Но кто-то вышестоящий распорядился иначе, и Серёжку вместе с тремя десятками других ребят через два дня, прямо посреди ночи, под командованием офицера и двух сержантов погрузили в переполненный шумным народом общий вагон поезда, направляющегося в южную сторону…

Но зато нынешний поезд, с этим сказочным мягким вагоном и его чудесной хозяюшкой, несравнимо приятнее, с улыбкой подумалось Серёжке, вышедшему покурить на последней перед его счастьем узловой станции. Звёзды, ночь, тишина — никаких пассажиров тут не предвиделось, и они с Анжелой ласково и задорно поглядывали друг на друга: она сверху, со ступенек вагона, а он на неё — с перрона.

Вот уже и тронулся поезд, и Серёжка притушил свет в купе, решив всё же не снимать с себя майку-тельняшку, чтобы не пугать Анжелку операционными шрамами.

И вдруг в коридоре послышался зычный голос:

— Начальник поезда сказал, девушка, что у вас тут есть одно свободное место! Вот мои документы и командировочное предписание… Куда прикажете следовать?

Дверь купе открылась, и перед Серёжкой появился бравый капитан десантуры, в парадной форме, с пышными чёрными усами. А на кителе его красовался орден Красной Звезды — такой же, как у Серёжки, а бравая выправка и оливковый загар офицера не оставляли никаких сомнений, где он его заслужил.

— Располагайтесь, товарищ капитан, а я пока пойду покурю, — сказал Серёжка. В купе проводников они опять долго и жарко целовались с Анжелой, а потом она написала на календарике с Михаилом Боярским свой московский адрес и телефон квартиры родителей. Но счастливое время всегда крылато и мимолётно, и вот уже юному ветерану южной войны, так и не познавшему до конца женской ласки, пора уже было готовиться к выходу.

Возвращаясь на своё место, Серёжка не сомневался, что его злосчастный попутчик уже заснул, убаюканный уютным купе. Однако капитан не только не спал, но даже и не собирался ложиться: глядя в окно с мелькающими огоньками, сидел за столиком, на котором стояла почти допитая бутылка «Посольской», а также чашка с весёлым олимпийским мишкой и открытая коробка конфет «Птичье молоко». Копылов снял с плечиков и надел китель, и тогда капитан, взглянув на Серёжкин орден, сказал:

— Выпей, солдат, за наших павших друзей.

— Не могу, товарищ капитан: врачи запретили, да и станция моя через две минуты.

— Врачам верить нельзя! — Сурово сказал капитан, наливая остаток водки в сувенирную чашку и протягивая её Серёжке. — Мне, например, они говорили, что после моих осколков в паху хрен никогда не встанет. А он, ёханый бабай, стоит, как огурчик! Так что, боец, пей и не бойся!

Серёжка мог бы и отказаться, поскольку офицер не очень-то заставлял, уже еле ворочая языком. Но тут ему отчётливо вспомнились лица ребят, которые полегли на той горной дороге…

— Вечная память братишкам, — сказал он коротко, как говорили в его полку, и опрокинул в себя водку, и даже не стал закусывать. И только после того, как на перроне помахал ручкой Анжеле, стоящей в тамбуре и плавно отъезжающей вместе с поездом, подумал, что врачи действительно ошиблись, и не так уж и вреден для него алкоголь.