Анонимный французский роман XIX века «Эвелина. Похождения и интриги юной Мисс Вселенная», Париж, 1840
Перевод на русский язык Алик Костин, 2017


ГЛАВА IV. Напялиться на чудовищный член

(Мои прогулки — Единственная встреча — Бал-маскарад — Пещера — Сэр Эдвард)

Вечером, после туалета, я уговорила Софи оставить мне горящую свечу, желая немного почитать, чтобы заснуть. Но едва она ушла, я набросила на плечи платок, зажгла фонарик, погасила свечу, убедилась, что дверь была хорошо заперта от любых неожиданностей, открыла подземный ход и вскоре была в маленькой часовне. Чтобы попасть на конюшню, мне требовалось преодолеть метров двадцать по аллее, обсаженной густым кустарником. Шёл дождь, я скорее побежала и добежала до двери, которая была приоткрыта. Я толкнула её и попала в объятия совершенно голого Томпсона.

— Закройте дверь на засов, Томпсон.

— Зачем?.

— А если кто-нибудь увидит, как вы схватили зашедшую гостью?

— Я не понимаю, что Вы хотите сказать, очаровательная Эвелина.

— Я хочу сказать, что я вся мокрая, холодная, и что мне очень нужно тепло, чтобы стать сухой и тёплой.

Томпсон крепко взял меня на руки, как ребенка, и отнёс в свою комнату, где было светло. Он снял с меня платок и рубашку, и я осталась в таком же наряде, как и он. Итак, оба голые, его грубая фигура резко контрастировала с моим тонким хрупким телом, мы походили на Геракла и Дежанье в Авгиевых конюшнях.

Томпсон держал меня стоя, обхватив левой рукой за спину, а правой под попку, и прижимал к своим бёдрам. Я обвила его шею руками и напяливалась на огромный член, досиавлявший мне такое наслаждение, что я теряла сознание от удовольствия.

— Томпсон, положите меня на кровать.

— Мне вынуть?

— А вы можете положить, не вынимая.

— Боюсь, я слишком тяжёл для вас.

— Не бойтесь, я спокойно выдержу.

Ибо замечено, дорогой читатель, что слабая девочка семнадцати лет, которая не может поднять и десяти килограмм, прекрасно без проблем выдерживает на груди сильного мускулистого мужчину.

— Вам так нравится, моя дорогая?

— Восхитительно, мой дорогой Томпсон, ах!.. Не спускайте без меня… Подождите… О, Боже!.. Какое наслаждение!… О! Ооо! Будешь мне преданным, Томпсон?

— Всю мою жизнь, дорогая, обожаемая Эвелина.

Отдохнув несколько минут, Томпсон решил доставить мне удовольствие другим образом — он заставил меня лечь на него так, что мои половые губы были

прямо над его ртом, засунул мне язык и лизал, и сосал, и тёр им, даря упоительные ощущения. В свою очередь я схватила его орган своими губами, и тоже сосала и тёрла, пока в меня не хлынул и не затопил горячий нектар, который я испила полностью.

Около трёх я высвободилась потому, что боялась заснуть, что было бы чрезвычайно опасно. Томпсон, не смотря на то, что имел меня уже пять раз, по-прежнему не хотел отпускать и согласился только после того, как я пообещала вернуться по возможности следующим вечером. Взяв с него обещание не провожать, я ушла.

Счастливая погрузилась в глубокий сон в своей постели, после которого проснулась на следующий день свежая и румяная, как богиня любви.

К вечеру из Орлеана вернулся Роберт. Я устроила так, что мама, собравшаяся в Версаль к подруге, оставила его дома отдохнуть, а взяла горничную. Убедившись, что они уехали и оставили меня на несколько часов одну, я пошла искать Роберта и обнаружила его лежащим в подсобке.

— Давайте, лентяй, вставайте и приходите в мою комнату.

Упрашивать не понадобилось, и вскоре он пришёл в одной рубашке, которая оттопыривалась спереди под углом в сорок пять градусов.

— Ну, господин Роберт, сколько раз вы занимались любовью без меня? Я сразу увижу, если вы мне изменяли.

Я взял его орган в рот и потрудилась над ним, чтобы высосать густую струю ликёра, который по вкусу мне пришёлся больше, чем у Томпсона.

Потом я легла на диван, притянула его сверху, запустила его член в свою половую щель, и меньше, чем через три минуты, он спустил ещё. Не вынимая, он оставался некоторое время неподвижным, затем возобновил свои махи и излил третий раз, что убедило меня в верности Роберта.

Я отослала его, опасаясь, чтобы длительный сеанс не вызвал подозрений, дала ему денег, чтобы он купил мне к вечеру пару пистолетов с порохом и пулями.

Когда он ушёл, вернулась Софи в сопровождении портного, которому я заказывала набор одежды якобы для моего брата, посоветовав сделать его немного больше, потому что ребенок растёт каждый день.

Поздно вечером Роберт принёс заряженные пистолеты с пулями, которые он выбрал очень хорошо, прямо настоящие ювелирные изделия, они были маленькие, их было легко спрятать.

Роберт не дал мне времени как следует их рассмотреть, в один миг разделся и быстро привёл в то же состояние меня. Он поднял меня на руки, покрыл мою плоть поцелуями, похожими на укусы, и отнёс на кровать. Я задрала ноги ему на плечи, и в этой позе предавалась неге и сладострастию. Остаток ночи пролетел в объятиях любви быстро. Сильный крепкий парень без устали снова и снова дарил блаженство.

На следующий день из Англии приехал отец с письмом от Фредерика. Письмо было страстное, пылкое, в нём милый мальчик горячими словами термины описывал наши прошлые удовольствия. Вечером я сослалась на жестокую головную боль, чтобы удалиться пораньше, отослала горничную и заперлась в своей комнате. Я надела то, что днём принёс портной, и превратилась в хорошенького мальчика. Положив в карманы пистолеты, я без трепета нырнула в потайной ход, и вскоре оказалась на улице. Бедная женщина окликнула меня, я дала ей пять франков, и благословение, которое она мне вернула, моя совесть сочла компенсацией за мои сегодняшние дурные поступки.

С лёгким сердцем я смело вошла в Королевский Дворец, где получила некоторые вещи, необходимые в моём новом положении. Потом я нашла квартиру на улице Мон-Блан, которую сняла раньше на имя кавалера де Сан-Албин, предупредив, что не каждый день буду заезжать за письмами и посылками на моё имя. Закончив, я вернулась в отель, и вспомнила, что забыла сегодня одеть голубое платье или ленту голубое платье. Сменив одежду на соответствующую моему полу, я пошла на конюшню. Томпсон ждал, тут же подхватил меня на руки и отнёс на сеновал, где немедленно напялил на свой кол. Мы уже собирались эякулировать, когда стук в дверь заставил нас подскочить. Голос моей матери позвал Томпсона:

— Ага! Вы мне изменяете, Томпсон.

— Ах, Боже, нет! Какого чёрта принесло эту старуху?! Она всегда приходит мне докучать.

— Что вы меня обманываете?

— Потому, что она всегда приходит ко мне домогаться.

— Спрячьте меня в сено и впустите её, иначе она останется там на всю ночь, и я не смогу уйти.

— Ах, Господи! Хорошо! Ради Вас вас я сделаю это для неё.

Он обложил меня со всех сторон сеном и открыл дверь.

— Почему вы заперли дверь, Томпсон?

— Потому, что мне не нужно, чтобы вы приходили сюда.

— Деревня, зачем же ты обольщал меня тогда?

— Это вы со мной заигрывали, теперь надо прекращать потому, что если Сэр К. обнаружит всё это, я буду конченным человеком!

— Ах, чудовище! Значит, ты решил меня бросить и ввергнуть в отчаяние?

— Я хочу избежать несчастий, которые могут случиться с нами, и я устал, я хочу закончить.

— Бессердечный! У тебя, наверняка, другие амуры, но если ты со мной порвёшь, то вылетишь из дома… Смотри, поднимемся к тебе в комнату, хочешь?

— В этот раз да, но…

— Никаких «но», Томпсон, вы будете продолжать или уедете.

Я услышала, как Томпсон, проворчал сквозь зубы, что если бы он тут не любил кое-кого, то поймал бы на слове и убрался прочь. Затем они оба пошли в комнату.

Я выползла из тайника и помчалась через сад. Мной овладела дьявольская идея заменить своему отцу мою мать. Я заползла к нему в постель, чтобы погреться, а через несколько минут прижалась поближе, наклонилась и поцеловала в губы.

Он не совсем ещё проснулся, привлёк меня к себе и прошептал:

— Вы пришли, моя дорогая?

Я скользнула к нему под одеяло, наши губы встретились, это было сумасшедшее ощущение. Он задрал мне рубашку, я схватила его член, который был крепкий и напряжённый, и аккуратно ввела себе. В конце после нескольких спазмов мы одновременно кончили, но я удержалась от криков.

— Дорогая, — пробормотал отец, — вы мне никогда не доставляли такого наслаждения.

Молча я продолжала целовать его губы, ласкать его тело и добилась второй жертвы на алтарь любви, которую приняла с той же пылкостью, но тоже молча. Я отвернулась на половину матери, подождала немного неподвижно, и вскоре его дыхание сказало мне, что он спит. Воспользовавшись этим, я тихо ускользнула к себе. Вскоре послышались легкие шаги — это мать вернулась домой. Я сразу же бросилась на конюшню, где нашла Томпсона спящим, и принялась целовать, чтобы разбудить.

— Вы опять вернулись ко мне приставать?

— Я действительно вам надоела?

— О Боже! Это вы, мой ангел, я думал, это был старуха.

— Выбирайте слова, это моя мать.

— Ну, где мне взять силы на Вас?

— Возможно вы готовы, не церемонясь, целовать в ту же ночь и мать и дочь, но имейте в виду, что вам придётся обязательно выбирать между ней и мной. В настоящий момент я полагаю, что у вас было достаточно удовольствий. Доброй ночи, я пошла спать.

Но Томпсон так умолял меня, обещая порвать с матерью, что я сдалась и осталась с ним до трех часов утра и получила три новых доказательств его силы.

Какая сладостная и бесстыдная ночь! Эвелина, это ваш отец! Да, отец, творец моей жизни, защитник моего детства, друг, который меня любит, обожает, преклоняется передо мной.

Ну, хорошо! Кто имеет больше прав на мои ласки, чем тот, счастье которого сконцентрировано на мне? Но, скажете вы, а как же кровные узы?! Именно, я считаю, что эти узы и позволяют мне это. Кого можно любить сильнее, чем человека, который меня вырастил, который мне мил с детства!

Законы природы это осуждают, — скажете вы! Нет, совсем не так, они меня наоборот извиняют, не разбирает страдающая тёлка, какому быку отдаться, не разбирает петух, с кем зарождать потомство.

Законы религии порицают. Естественно, но эти законы созданы для плебеев со слабым воображением и холодным темпераментом, они не для меня. И если обернуться к древности, то увидишь, что Персы, Египтяне, Мидяне публично женились на своих матерях, сёстрах и дочерях. Даже в наши дни у народов севера Азии можно найти такие союзы.

И, наконец, разве это преступление, получить от отца или брата жизненное семя того, кого вы называете высшим существом, владыкой мира? Я молодая, красивая, богатая, я чувственная — все эти дары я получил от Бога не с целью сделать меня несчастной, что противоречило бы его мудрости, а с целью, чтобы они все способствовали счастью моей жизни. Почему мне лишать себя удовольствий, без которых существование стало бы серым? Почему не наслаждаться удовольствиями, которые мне необходимы, как воздух? Когда человек испытывает голод или жажду, он ест и пьёт, следовательно, когда мои чувства вырастают в ураган и портят всё моё существование, я должна их удовлетворить. Мои желания неодолимы, они жгут моё тело, расстраивают мозг, и лишать их утоления — это лишить меня жизни.

. . .



Отец с матерью придумали план собрать в Опера бал-маскарад и отвести туда меня. Но желая туда попасть самостоятельно и в костюме на свой вкус, я упорно отказывалась сопровождать их, ссылаясь на непреодолимое отвращение к такого вида развлечениям. Тем не менее я воспользовалась этим, чтобы пополнить свой кошелек у отца, который назвал меня маленький мотовкой, транжиркой, но дал мне столько, сколько я хотела в обмен на поцелуй. Я бросилась к нему на шею, прижала губы к его губам и дала ему долгий поцелуй, который, казалось, напомнил его чувствам какие-то новые ощущения, что недавно доставили ему удовольствие. Впервые в жизни, он посмотрел на меня странным взглядом. Я повторила поцелуй, и в его глазах мелькнул тот похотливый огонёк, который мне хорошо знаком. Я поцеловала в третий раз, но после того, как оторвалась, он быстро вышел из комнаты.

Около одиннадцати отец спросил, не хочу ли я покататься с ним в карете. Я согласилась.

Верх кареты был поднят, наши колени касались друг друга, я чувствовала, что отец был взволнован и возбуждён, но мы не говорили почти до Сен-Жермен, где спустились к отелю, чтобы перекусить. Время было холодное, отец сел рядом с огнем, я стала справа рядом, он обнял меня за талию.

— Из всех ваших красавчиков-влюблённых кто вам, дорогая Эвелина, нравится больше всего?

— Никто, дорогой отец, я не встречала ни одного, который был бы похож на вас.

— Немного лестно, вы заставляете меня жалеть, что я ваш отец.

Я присела к нему на колени и почувствовала что-то твёрдое, что предупреждало о его борьбе с похотливыми желаниями, которые удерживались только предрассудками. Руки дрожали так сильно, что ему пришлось отказаться от помощи мне за столом. Я с восторгом наслаждалась его волнением и приложила свои губы к его, он с силой прижал меня к сердцу, его возбуждение стало чрезмерным, но неожиданно он встал и сказал:

— Хватит, Эвелина, возвращаемся в Париж, в этой комнате скверный воздух.

Мы возвращались молча, отец был угрюмым, и я хорошо понимала, что время ещё не пришло.

. . .

Вечером, переодевшись в мужское, я вернулась к Королевскому Дворцу сделать необходимые заказы для задуманного мной костюма к маскараду. Я обернулась быстро, но когда была у башмачника, где заказывала туфли с золотой тканью, он дивился миниатюрности моей ноги, говоря, что никогда не видел ничего подобного, что многие из княгинь хотели бы иметь такие и что для него истинное удовольствие обувать такие ножки.

— Хватит, господин сапожник, достаточно комплиментов, вы принимаете меня за женщину?

— К счастью, вы не женщина.

— Почему это?

— Потому, что все мужчины потеряли бы голову.

Слова его привели меня в восторг, и я вернулась в отель, когда пробило час. Переодевшись, я взяла фонарь и направилась на конюшни. Тихо на цыпочках вошла, желая удивить Томпсона и вдруг услышала голос матери, которая стонала от поцелуев кучера.

— Ах! Ах! Очень хорошо, мой мальчик, я вас накажу.

Я возвратилась к себе в нерешительности, идти ли к спящему отцу. Определённо нет, одно вырвавшееся слово может меня выдать. Я пошла в комнату к Роберту, разбудила его поцелуем и юркнула в постель. В одно мгновение он был на мне, и прежде, чем я успела принять его член, он покрыл мою грудь большим извержением.

— Боже, Роберт! Ты такой горячий, горячее нашего солнца.

— Я не смог сдержаться, мадемуазель.

— Это хорошо, вставляй его сейчас и не торопись.

— Вы так давно не давали мне, дорогая хозяйка, что я не смог сдержаться.

— О! Дорогой Роберт, я умираю!

Он тут же разрядился второй раз, но следуя хорошим манерам, он не обманул моих ожиданий, и начал опять, только медленно, осторожно, растягивая удовольствие на долгое время. Я обвила его ногами, и мы разрядились вместе.

Потом я вспомнила, что оставаться в комнате Роберта слишком опасно, мы перебрались ко мне, где можно было спрятаться в случае чего, и провели сумасшедшую ночь в наслаждениях.

Перед уходом я попросила Роберта принести мне небольшой пузырь, полный овечьей крови, и сделать это как можно скорее.

В девять вечера мои родители уехали. На отце было чёрное домино, мать одела костюм швейцарки. Я удалилась к себе в комнату под предлогом усталости, взяла книгу и отпустила горничную.

К десяти я подялась, переоделась мужчиной и покинула своё жилище.

Я нашла всё, что заказывала накануне, расплатилась, и сняла карету на ночь. Башмачник стоял напротив, когда я меряла перед ним туфли.

— Господин сапожник, я верю, что вам действительно нравятся мои ноги.

— Это самое красивое, что я когда-либо видел, мадемуазель… месье, я хочу сказать.

Во время примерки его рука блуждала немного выше, чем этого требовала необходимость, прикосновение этой мужской руки, которая, считалось, касается ноги другого мужчины, заставляло меня вздрагивать, как женщину, тем более, что мой поклонник днями бывал на свежем воздухе и, казалось, имел отменное здоровье.

— Месье, не желаете нанять меня к себе в камердинеры?

Новость, как сапожник становится камердинером мне понравилась. Там в комнате был хороший огонь, я сидела на диване и понемногу раздевалась. По

мере того, как одежды спадали, я видела, как в глазах мужчины разгорается странный огонь. Он сидел внизу, но его руки забрались так высоко, что достали до моей шёрстки. Я моментально опрокинулась на диван, он набросился сверху, мы страстно слились в объятиях, и получили быстрое и восхитительное наслаждение. Я потребовала от него хранить тайну и обещала на следующей неделе доказать свою более, чем обильную, любовь.

Он пообещал мне всё, что я захочу, покрывая всё тело страстными поцелуями. Я вышла, села в карету и переоделась в новый костюм, оставив вьющиеся волосы ниспадать на плечи.

Экипаж добрался до Опера, я велела кучеру ждать в указанном месте.

У меня был колоссальный успех в костюме перуанской принцессы. Все глаза были устремлены на меня, восторженные восклицания раздавались про каждую часть моего тела, я была красота, ангел, совершенство. Короли, императоры, султаны, воины, клоуны, моряки, лакеи, крестьяне окружали меня и приставали с напитками и танцами. Я выбрала в партнеры герцога де М., переодетого римским воином, но легко узнаваемого.

Во время танца чёрное домино и швейцарка приблизились к нам сзади, и я расслышала, как домино сказал:

— Какое прекрасное создание, она похожа на нашу Эвелину.

Я танцевала еще несколько раз, а затем через час удалилась и уехала на улицу Мон-Блан, чтобы переодеться. В отель я прибыла всего за несколько минут прежде, чем услышала шум экипажа с вернувшимися родителями.

. . .

На следующий день после полудня, желая прогуляться верхом, я выбрала в сопровождающие Джона:

— Джон, вы знаете какие-нибудь хорошие места в Венсенском лесу?

— Да, мадемуазель, там есть совершенно замечательная естественная пещера.

— Это далеко? Не опасно?

— Нет, насколько мне известно, мадемуазель.

— Хорошо, покажите мне путь.

Мы с четверть часа двигались по угрюмой тропе, добрались до пещеры, привязали лошадей и пошли. Сначала вошла я, потом Джон, там бил родник с прозрачной кристально чистой водой.

— Какой красивый родник! Вода холодная?

— Нет, мадемуазель, в это время года она всегда горячая.

— Тогда я хочу искупаться.

— Что вам мешает, мадемуазель?

— Но у меня нет служанки, чтобы расшнуровать корсет.

— Ну! А я? Мадемуазель, я могу делать это очень хорошо.

Джон сложил плащ и постелил на землю, чтобы я могла сесть. Я попросила его пойти спрятаться за кустами, пока буду купаться, пообещав, что позову, когда будет можно. Раздевшись догола, я была похожа на наяду у ручья. Сквозь листву я заметила, как Джон подглядывает из-за кустов и сам раздевается там. Вода была тёплой и доставляла очень приятное ощущение.

— Джон! Джон! Помогите, у меня провалилась нога!

— Великий Боже! Мадемуазель, как вы меня напугали!

Он схватил меня в объятия.

— Джон, да вы голый!

— Я разделся, чтобы броситься в воду, мадемуазель.

— Ну, что ж, простите, Джон! Хотите остаться так?

— Ах! Дорогая Эвелина, как вы прекрасны!

— Ах! Не дайте мне упасть, Джон, ах!.. Дорого… Джон… вы меня… я умира…

И под ласковый плеск омывающей наши тела воды мы кончили в судорогах острого наслаждения.
Когда я пришла в себя, то испугалась того, что мы наделали. Джон пообещал мне дальше быть сдержанней.

Он поднял меня на руки, отнёс и посадил на траву, а сам сел рядом и разложил столовые приборы на двоих на своём платье. Через четверть часа мы полностью высохли, и Джон захотел повторить всё сначала. Я согласилась и стала на четвереньки, чтобы дать ему взять меня сзади, но он так долго восстанавливался прежде, чем смочь снова, что я не дождалась. И не смогла удержаться от сравнения его с Робертом или Томпсоном. Я поспешно оделась, и мы пошли к лошадям. Я была крайне раздраженна от того, что моя страсть не был удовлетворена, и, когда вернулась в отель, не могла переодеться к ужину из-за того, что вся пылала желанием.

Под надуманным предлогом я отослала горничную и позвала Роберта в комнату. Едва он вошел, я сказала:

— Роберт, дайте мне скорее доказательство вашей любви.

Не успела я произнеси, а он был уже готов. Я была одета к ужину и, чтобы не помяться, не стала ложиться, а повернулась к кровати, наклонилась, упёрлась в неё локтями и отклячила зад Роберту.

Он задрал мне юбки и осторожно ввёл свой член, который мгновенно заставил меня забыть обо всём на свете от восхитительного удовольствия. Еще дважды доблестный мальчик заставлял меня умирать от наслаждения, все время он удерживал меня за бедра, не наваливаясь.

— Всё, всё, Робер, довольно! Я должна сегодня спуститься до полуночи.

Я не стала даже умываться, считая, что было бы очень жаль разбавлять насыщенный вкус семени холодной безвкусной водой, и спустился в гостиную, свежая, как роза, с блестящими глазами.

Любовный напиток разносил по моему телу ласковое тепло с восхитительным ощущением, которое делало меня яркой и парящей.

Сэр Эдвард H., наш гость, английский джентльмен, один из самых близких друзей моего отца, полковник британской армии, лично похвалил меня за живость моих глаз. Я покраснела потому, что хорошо знала, чему я этим обязана, и поблагодарила полковника за его внимание, которым он меня щедро всегда одаривал.

Как я мечтала, чтобы полковник подошел ко мне и спросил, что я думаю, а я бы сказала просто, что поражена, как человек, достойный самых ярких женщин, уделяет своё внимание такой маленькой девочке, как я.

— Хотите, чтобы я объяснил свои предпочтения, мисс Эвелина?

— Мне любопытно, Сэр Эдвард.

— Это потому, что я понял, что Эвелина обладает острым умом без хвастовства, красотой без тщеславия и хорошим покладистым характером, потому, что я вижу утончённую натуру, честное, принципиальное, но чувственное сердце.

Это потому, что она сама воспитала свой характер, потому, что исправляет свои ошибки и совершенствует достоинства, потому, что приписывает первые пылу своего воображения, а последние правилам своего ума и сердца, потому, что жалеет о свершении первых, которые с годами излечатся, и чтит и восхищается вторыми.

— Вы не считаете, что эти ошибки можно исправить в компании мудрого приятного мужчины?

В настоящее время недостатки потому ещё неодолимы, что извергаются, как Везувий. Она игрушка своих страстей, но если она станет женой мудрого приятного мужчины, который знает, как правильно направлять и переносить её недостатки, она стала бы хорошей женой и очень счастливой женщиной.

— Вы верите, что можно найти такого мужчину?

— Я знаю одного наверняка, но он не двинется прежде, чем убедится что Мисс Эвелина не отдала уже кому-то своё сердце.

Наш разговор так и повис, и, хотя Сэр Эдвард сидел рядом со мной за столом, он не стал продолжать эту тему. Весь вечер я чувствовала, как его взгляд постоянно прикован ко мне, он захватил такую власть надо мной, что я не высказывала своего мнения ни на какую тему в беседе, боясь раздразить его.

Поскольку этот джентльмен займёт большую долю в этих воспоминаниях, я думаю будет не лишним дать некоторое представление о его характере и о его качествах.

Ему было около тридцати. Рост, наверное, метр-семьдесят.

Он был худым, мускулистым, но не грубым, плечи немного неприподняты. Лицо овальное, глаза маленькие и блестящие, нос римский, рот средний, цвет лица немного бледный, лоб хорошо развит с залысинами.

Даже если ему сильно повезёт, с его военными спосбности и отвагой он не станет генералом. Он в частности отличился в Испании в штабе Саламанка и завоевал блестящую репутацию.

Очень образованный и очень умный, он говорил на пяти языках, понимал ещё несколько других и разбирался во всех жанрах литературы. Он был в совокупности тем, кого называют настоящим джентльменом.