Анонимный французский роман XIX века «Эвелина. Похождения и интриги юной Мисс Вселенная», Париж, 1840

Перевод на русский язык Алик Костин, 2017

ГЛАВА II. Маленький жезл брата напрягается и твердеет

(Приезд брата — Что последовало за его прибытием в Париж)

Уильяма заменил молодой негр по имени Роберт, уроженец Конго, он совсем недавно прибыл из Гваделупы и был горячо рекомендован отцу, как юноша честный и верный. Мэри заменила девушка из-под Орлеана по имени Софи. И таким образом я обрела душевное спокойствие.

Я развлекалась, выслушивая комплименты кружащих вокруг парижских красавцев-мотыльков, утром гуляла либо на лошади, либо на цветочном рынке, либо в различных музеях. Вечера были заняты танцами, концертами, театрами, повсюду вокруг кружилось множество мотыльков, и могу сказать без тщеславия, что независимо от меня к моему имени Эвелина прибавлялись титулы принцесса, герцогиня, княжна, маркиза и т.п. Эти титулы, однако, не льстили моим амбициям, или, может быть, не соответствовали, и я продолжала оставаться просто Эвелиной К. в противовес «Монсеньор Князь» и «Монсеньор Герцог» .

Такая спокойная жизнь плохо соответствовала моему пылкому темпераменту, и я начала ощущать последствия долгого воздержание от чувственных удовольствий, необходимых для моего существования. Кровь закипала в жилах, прикосновение мужчин возбуждало и вызывало жгучее ощущение между ног и в груди.

У меня появились головные боли и головокружения, увидев случайно перед собой совокупляющихся животных, я чуть не упала в обморок. Я стала бледной и чахлой, ночи напролёт я грезила похотливыми снами, и все мои мысли были постоянно устремлены на то, как удовлетворить свои потребности без ущерба для репутации и не навредив близким.

Я подумала было посвятить некоторых из своих поклонников в свои тайные удовольствия, но их поверхностный и легкомысленный характер заставлял опасаться, что вскоре их хвастовство восторжествует.

Новых слуг я ещё не достаточно знала, чтобы сблизиться, и становилась всё более нервной, когда мой отец решил вызвать врача.

Состоялся консилиум по поводу моей болезни, учёные доктора пощупали пульс, покачали головами и заявили, что у меня вялотекущая лихорадка. Мне прописали горчичники на пятки и хинин. От хинина дурната и головокружения только усилились, а горчичники не разгоняли мою кровь. Два раза на дню приходили самые знаменитые доктора и уносили с собой по сорок франков. Они заявляли, что только неукоснительное соблюдение их предписаний приведёт к излечению, но для этого надо набраться терпения и ждать. Неукоснительной прибыли в их карманах.

Отец был серьёзно обеспокоен и предложил выписать самых известных медицинских светил из Лондона. Ссылаясь на наши весёлые детские игры, я попросила послать за моим братом, которого давно не видела, и присутствие которого отвлекло бы меня. Томпсон, наш кучер, был немедленно отправлен в Дьеп с экипажем, оставил его там, погрузился на корабль и по прибытию в Брайтон поспешил в Итон, чтобы как можно скорее привезти моего дорогого Фредерика.

Доктора в это время прописали мне в ожидании исцеления холодные ванны, как будто это могло вылечить юную девушку, лишившуюся мужской ласки. Пять раз, однако, мне пришлось их принять, голова только ещё сильнее разболелась, когда во двор наконец въехал экипаж, привёзший моего дорогого Фредерика. Через мгновение я была в его объятиях.

— Мой дорогой брат, — воскликнул я.

— Моя любимая сестра, вы почему больны, что с вами?

— Ваше присутствие меня вылечит, мой дорогой брат.

— Как Бог даст, моя дорогая Эвелина. Но где мама и папа?

— Наверху, они ждут вас.

Мы поднялись, и мой отец, поцеловав Фредерика, сказал:

— Ваша сестра очень больна, я послал за вами, чтобы вы составили ей компанию, забавляли и развлекали её.

— Не волнуйтесь, отец, я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы вернуть её здоровье, вы знаете, как мы любим друг друга.

— Я знаю, дети мои. Ну, Фредерик, где вас разместить?

— Папа, вы знаете, что мой брат привык спать со мной, и я прошу вас не разлучать нас.

— Но ваш брат слишком вырос уже, моя дорогая.

— Я совсем ещё молод, папа.

— Это верно, но вы действительно уже большой, чтобы спать вместе с сестрой.

— О! Я прошу вас, папочка, пусть спит со мной!

— Делайте, как хотите, любовь моя, я не хочу вас расстраивать.

— Спасибо, спасибо, папа! Фредерик, пошли посмотришь, какую очаровательную вещицу я тебе купила.

Мы пошли, держась за руки, ко мне в комнату, где я показала ему украшения и другие приготовленные вещи. Он бросился в мои объятия с благодарностями, я прижала милого ребенка к сердцу, снимая тысячу поцелуев с его розовых губ.

— Можно я сама одену тебе часы?

И когда я меняла его старый брегет в петлице брюк на изящные новые часы, я заметила, что брюки у него спереди оттопыриваются, что давало понять, что он состоит, как и я, из плоти и крови. Когда я опустилась, он наклонился и поцеловал меня в затылок.

— Ну, Фредерик, перестань. Ты заставляешь меня трепетать. Софи, отправьте Роберта к г-ну Штаубу сказать, чтобы пришёл немедленно, и ещё господин Какосски. Нравится ли вам этот галстук, мой дорогой Фредерик?

— Красивый, моя дорогая Эвелина, я бы хотел чтобы ты сама повязала его мне вокруг шеи.

— С удовольствием, как раз время обеда, надо переодеться. Ты сходи смени костюм в уборную, а когда будешь готов, я приду, повяжу тебе галстук и надушу волосы. Софи, принесите воды и одеколон в уборную для г-на Фредерика.

Я разоблачилась и, когда осталась в корсете и короткой юбке с голыми плечами и спиной, подошла к двери и постучала:

— Ты готов, Фредерик?

— Да, моя дорогая сестра.

Когда я тянулась поправить его красивые вьющиеся волосы, маленький проказник наклонился и поцеловал меня прямо посередине груди. Я легонько шлёпнула его, что не возымело никакого действия потому, что он тут же повторил.

— Смотри, Фредерик, прекращай! Если служанка увидит, она может неправильно подумать.

Щёки его стали покрываться румянцем, в глазах мелькнула вспышка, выяснилось, что мой брат, какой бы молодой он не был, уже терзаем страстями.

Кровь закипела в моих жилах, и, опустив глаза, я заметила известную выпуклость, которая определённо выросла не случайно. Опасаясь, как бы горничная не заметила его беспорядок, я просила её оставаться в уборной, пока не позовут, а сама пошла заканчивать туалет к себе в комнату.

— Пришёл господин Штауб, мадемуазель.

— Пусть войдет, Софи.

— Господин Штауб, мой брат сегодня утром приехал из Лондона и нуждается в двух пальто — одно тёмно-синее, другое серое, плюс костюм и два фрака. Кроме того, вы ему сделаете белые брюки и три пары замшевых рейтуз для прогулок на лошади. Он сказал, что завтра утром к девяти часам ему нужны рейтузы, синяя куртка и хорошенький жилет.

— Но это невозможно, мадемуазель.

— Как, невозможно, почему?

— До утра слишком мало времени.

— Есть много портных, которые готовы работать ночью, чтобы сделать то, что мне надо. Если вы не хотите, ..

— Вы получите их завтра утром наверняка, мадемуазель.

— Это хорошо, я рассчитываю на вас.

— Господин Какосски, вы можете сделать так, чтобы у моего брата было две пары сапог, две пары башмаков для прогулок и две пары бальных туфель, и мне нужны пара ботинок завтра утром к девяти часам.

— Вы получите, мадемуазель.

— Пошлите к Давьеру, улица Кокилье, найти серебряные шпоры, которые вы приделаете к сапогам, что пришлёте завтра.

— Хорошо, мадемуазель.

— Давай, Фредерик, пойдем, сейчас подадут ужин.

— Ну, Эвелина, мой дорогой друг, как вы себя чувствуете?

— Немного лучше, дорогой отец, моя головная боль уже гораздо легче.

Мы поужинали и провели вечер c семьёй до девяти часов, когда мы с Фредериком, ссылаясь на усталость и мою болезнь, удалились. Я послала брата раздеваться в уборную, и, когда легла, попросила Софи погасить свет и сказать Фредерику, что он может заходить присоединяться. Когда он подошёл к кровати, то наклонился и нащупал мои губы, я ему их подставила и попросила скорее лечь. Потом заняла место слева, рубашка была задрана до груди, повернулась на правый бок, легла к нему спиной и левой рукой притянула к себе и прижалась к нему задом. Обвила позади его ноги своими ногами и пожелала спокойной ночи. Мои ягодицы прижимались к его животу, я почувствовал, как вдруг в них упёрлась маленькая крепкая штучка. Я лежала неподвижно, желая, чтобы природа стала единственной виновницей наших действий. Я была очень возбуждена и чувствовала, как его маленькая твёрдая палочка напряжённо тычется через рубашку мне в разгорячённую промежность, которую жгло желанием принять его. Фредерик задрал рубашку рукой, стесняясь и боясь меня оскорбить, и застыл на несколько минут без движения, а затем, видя, что я не шевелюсь, сделал легкое движение вперед, приставляя своею тросточку между моих маленьких губок, а я приподняла левую ногу, подвигала задом и помогла ему ввести всю головку. Он сделал ещё движение вперед, нащупал проход и вошёл в меня по самый корешок.

— Моя дорогая Эвелина.

— Мой милый мальчик. О! Мой дорогой Фредерик, толкай, еще… еще…

Поток наслаждения пробежал по всему телу и лишил дара речи.

Эффект был замечательный, я почувствовала, что кровь течет с огромной скоростью, голова, казалось, готова лопнуть, ощущение тепла проникло во все члены, и восхитительный трепет целиком охватил меня. Я подумала, что сейчас умру, а затем вдруг боль в голове утихла, кровь успокоилась, нервы расслабились, и я вернулась к здоровой жизни.

Вся наука учёных эскулапов не смогла произвести то, что проделал юноша в одну минуту. Правда, лекарство аморально, противоречит религии, морали, предрассудкам и особенно интересам Господ Докторов.

— Ты не хочешь прийти ко мне, Фредерик? Достань на минуту, и встань у меня между ног. Да, вот так, теперь ты легко можешь ввести… О, какой он большой и твёрдый, как он бьётся, вводи его теперь, толкай в меня, как следует.

— Моя дорогая Эвелина, какое удовольствие ты мне доставляешь!

— Не торопись, мой дорогой малыш, надави прямо, теперь немного посильнее.

— О! Я чувствую, он проходит. Ох… Ох!..

— Разряди в меня, мой любимый… Ох!.. Я чувствую, что… Ой! Ах!..

Измождённые мы рухнули в объятия друг друга, забыв обо всём на свете, обо всём, что существует помимо нас. Уста слились, дыхание в унисон, языки встретились, мы стали, одним целым. Три раза доблестный мальчик доводил меня до райского наслаждения, меня поразила его энергия, скорее сила, а не мужественность, что он проявлял в столь юном возрасте. Что же будет, когда через несколько лет он приобретёт всю форму и мощь! Счастлива та женщина, которая будет обладать им тогда, в расцвете всей его силы и мужественности!

— Нет, нет, мой дорогой Фредерик, этого достаточно, ты разряжаешься уже в пятый раз, так можно заболеть.

— Но утром, Эвелина, хочешь?

— Конечно, если будет возможность до прихода Софи.

. . .

Утром, как только мы оделись, я дала брату наставления по поведению в будущем:

— Будь осторожен, мой дорогой Фредерик, — сказал я, — не позволяй себе каких-либо вольностей со мной перед кем-то, у нас будет достаточно вольностей, чтобы наслаждаться ими втайне, но в обществе надо быть осторожными.

— Не бойтесь, моя дорогая сестра, я всё ещё ребенок, но я знаю, что скромность — это одна из главных черт порядочного мужчины, моё поведение никогда не скомпрометирует объект моего сердечного обожания.

Когда я спустилась в гостиную, отец похвалил меня за хорошее самочувствие. Я была свежей, лицо розовое, глаза сияли необычным блеском, я была благодарна моим ученым докторам за снадобья, что они забыли мне назначить.

— Дети мои, вы поедете сегодня кататься верхом на лошадях?

— Конечно, папа. С вашего разрешения я покажу брату Елисейские поля и Булонский лес. Вы хотите поехать с нами?

— Я не могу, моя девочка, у меня дела, меня ожидают утром в посольстве. Во сколько вам подать лошадей?

— В одиннадцать часов.

К этому времени портной и сапожник, сдержав слово, послали одежду и обувь полностью по вкусу брата, и я принесла им тысячу благодарностей с его стороны. Когда он облачился в обновки, которые ему чудо как шли, и стал таким красивым и так изящным, что я не удержалась сжать его в объятиях и покрыть поцелуями. Маленький проказник хотел получить обещанное ему ночью и предаться наслаждениям, но я дала понять, что в любой момент в комнату может войти Софи, и мы спустились во двор, где нас уже ждали лошади.

Мы направились к Булонскому лесу по Елисейским полям через заставу л'Этуаль. Я специально выбрала такой ранний час, чтобы оставаться тэт-а-тэт, чтобы те мотыльки, что роились целыми днями вокруг меня, не прерывали нас, только пробуждаясь в это время от благодатной спячки после ночных гуляний и женщин.

Как только мы оказались в лесу, сразу же спешились и по обоюдному согласию забрались в густую чащу, хорошо скрывающую нас от посторонних глаз.

— Взгляни, Эвелина, разве это место не похоже на храм любви?

— Действительно, мой дорогой, во всяком случае мы будем использовать его в этом качестве.

— Ах! Так ты сдержишь свое обещание, моя дорогая Эвелина?

— Иди, я постелю нам своё пальто.

— Нет, мы будем все делать на стволе этого дерева, которое, кажется, растёт здесь нарочно.

Я села на замшелый ствол и подняла свои юбки, Фредерик опустился передо мной на колени, страстно целуя мою маленькую щель.

— Как она прекрасно пахнет, — сказал он, прерывая фразу короткими поцелуями, — я считаю, что свежий бутон розы пахнет не лучше. Но как это случилось, моя дорогая, что у тебя в этом месте гораздо больше волос, чем у меня?

— Просто потому, что я старше тебя, мой милый мальчик.

— Видишь, моя желанная, как трепещет и томится от желания моя плоть? Позволь мне аккуратно его ввести? О! Какой восторг! Какой опьяняющее тепло!

— О, дорогой брат, толкай, еще… еще… ооо! Я улетаю… я… умираю… спускай всё в меня… всю свою страсть… Ох!..

Три раза, я умирала от сладострастия в его объятиях, и мой юный Геркулес был таким же стойким в третьем штурме, как и в первом. Он бы с удовольствием выдал и четвертую гонку, но я твердо воспротивилась, тревожась за его здоровье и бодрость, отдавая должное энергии его объятий и прелестям его ласок, настолько необычных для столь юного мальчика.

— Всё, Фредерик, уже почти три часа, надо возвращаться домой.

— Какая ты бессердечная, моя милая сестричка, позволь мне еще разок покопаться в этих прелестных маленьких кустиках.

— Мой милый друг, будь уверен, что я не откажу тебе без причины во всех тех удовольствиях, что ты получаешь, и не лишу себя таких пьянящих удовольствий, но ты слишком молод, чтобы безнаказанно злоупотреблять своими силами. Не обвиняй меня, следовательно, в жестокости, потому что ничто в мире, ни просьбы, ни мольбы, не заставят меня изменить свою волю, если это вопрос твоего здоровья.

— Главное, моя милая сестричка, чтобы ты согласилась снять запрет этой ночью.

— Да, но ты будешь более разумным, чем прошлой. Почему ты улыбаешься? Похоже, ты сомневаешься в моём благоразумии.

— Клятвы влюбленных являются рабами страстей.

— Где ты научился этому, плутишка?

— У природы и в твоих голубых глазах.



— Глаза выдают мои тайные мысли?

— Можно читать, как по книге, любовь моя.

— Маленький монстр, ты правда очень хороший физиономист.

. . .

В тот вечер в отеле состоялся званый ужин и танцевальный бал, отец пригласил блестящее общество, чтобы представить своего сына.

Я провела за туалетом больше времени, чем обычно, хотя ничего и не требовалось, кроме элегантной простоты. Я бросала быстрые взгляды на брата, который одел светлые панталоны с белыми шёлковыми чулками, белый пикейный жилет и синий фрак. Когда мы вошли в гостиную, шёпот восхищения приветствовал нас и подтвердил нашему очарованному и восхищённому отцу, что в мире мало найдётся равных двум его детям. Он взял Фредерика под руку, чтобы представить каждого человека в компании, и моё сердце переполняла радость от созерцания того изящества, с которым объект моего обожания получал их комплименты. Я сидела рядом с молодым герцогом де М., сыном известного маршала чьё имя было на слуху у всех парижан. Он не сдержался от комплимента мне в адрес юной грации моего брата.

За ужином нас с Фредериком рассадили. Он всё время молчал, ел по чуть-чуть и ревностно следил одним глазом за сидящим рядом со мной герцогом.

— Вы не едите, Фредерик, вам нездоровится? — Обратилась я через стол.

— Нет, моя дорогая Эвелина, я не голоден!

— Возьмите, мой дорогой мальчик, съешьте этот кусок птицы, что я вам передам.

— По правде говоря, мадемуазель, вы, кажется, слишком тесно связаны с вашим братом. — Пробурчал под руку мой сосед.

— Мы нежно любим дуг друга, господин Герцог.

— Он совершенно замечательный юноша.

Я подумала про себя, что этот юноша был более мужественным, чем говорящий мне изнеженный женоподобный герцог.

Когда вернулись в зал, меня попросили исполнить на арфе сонату Россини, которая была очень популярна у парижской публики, я согласилась при условии, что герцог де М., который считал себя настоящим виртуозом флейты, подыграет мне. Польщённый герцог с готовностью согласия показать своё мастерство. Мы с живостью сигали нашу пьесу, чем заслужили тёплые аплодисменты.

Но, увидев слегка ироничную улыбку на губах Фредерика, я поняла, что он сравнивает свои силы и может превзойти мастерство герцога. Чтобы компания оценила разницу между ними двумя, я попросила Фредерика саккомпанировать мне в увертюре к опере Спонтини «Весталка» .

— Моя дорогая сестра, Вы же хорошо знаете, что я никогда не играл на публике.

— Вот нужно и начинать.

— Более того, признаюсь, я никогда не играл это вступление, я считаю, оно слишком трудное.

— Нет, вы играете очень хорошо, я уверена, что вы заслужите почестей.

Мой отец взял слово и попросил своего сына дать компании послушать и самой оценить его способности. Фредерик повиновался, взял флейту и после блестящего вступления в прекрасном стиле исполнил увертюру со вкусом и виртуозностью. Это был фурор, все оценили и аплодировали, а родители ликовали от гордости за успехи своего сына. Я взглянула в разгар аплодисментов на герцога де М., он кусал от досады губы.

Я была в восторге от того, что милый малыш дважды преподал урок тщеславию благородного герцога.

Потом мы готовились танцевать, и на первую кадриль я выбрала в партнеры своего брата и мадемуазель Р., элегантную танцовщицу, рассчитывая, что мой дорогой Фредерик ещё блеснёт в ущерб благородному сеньору, что не могло не случиться, потому что, похоже, против грации учителя танцев герцога были элегантные манеры и шарм джентльмена у моего брата.

В тот вечер, когда мы уже были в нашей комнате, Фредерик, ревниво упрекал меня во внимании к герцогу де М., что я к нему была не равнодушна. Но я ему объяснила, что благородный герцог де М. был одним из тех энтузиастов-поклонников, которые роились вокруг, как мотыльки у лампы, мне с ними весело, но я не принимаю их всерьёз. И вообще, если кто и должен жаловаться, так это герцог, самолюбие которого было серьёзно задето. Я уверила Фредерика, что для меня нет ничего приятнее, чем видеть раздражение герцога де M., и уговорила его пойти на состязание по фехтованию, которое должно было состояться в следующее воскресенье в Варьете, где герцог, как известный мушкетёр, должен был принять участие.

— Прошу вас, мой дорогой друг, — добавила я, — посмотрите, на берегах Темзы умеют делать клинки не хуже, чем с берегов Сены, постарайтесь нанести вашему противнику поражение, которое покроет вас славой.

После некоторого колебания Фредерик согласился попробовать.

Этот разговор происходил в постели в момент затишья между амурными баталиями, и брат, увидев, что я прикрыла глаза, нежно прошептал мне на ухо:

— Эвелина, я прошу, еще раз перед сном!

— Нет, мой дорогой, это будет уже третий раз, а надо сохранить свои силы для состязания в воскресенье.

— Наоборот, твои ласки дают мне новые силы, любовь моя.

— Нет, невозможно, мой дорогой, подожди до завтрашнего утра.

— Сестренка, один раз, только один раз, видишь, как он напрягся.

— Действительно, он размером с моё запястье и весь пылает.

— Хочешь, я тебе отдам?

— Я уже даже взяла.

— Достаточно глубоко?

— Чувствую, что до самого сердца, ах! давай осторожнее ещё, это самое восхитительное наслаждение.

— О! Эвелина, чувствую, сейчас начну стрелять, ох! принимай мой нектар, сестричка, моя дорогая сестра… Ох!.. Ох!.. Ох!..

Мы заснули в объятиях.

Когда я проснулась, был уже настоящий день. Я наклонилась к Фредерику и поцеловала его закрытые глазки, они тут же открылись.

— О! Эвелина, мне снилась именно ты.

— Что тебе снилось?

— Мне снилось, что я обнимаю тебя на ложе из лепестков роз в колыбели жасмина и сирени. Смотри, какой стояк вызвал сон!

— Нет, надо успокоиться, мой дорогой брат, в другой раз.

— Меня успокоят даже ласки твоих рук, моя дорогая сестра!

— Нет.

— А если…

— Нет.

— Чёрт возьми! Волей или неволей, я тебя…

— Ах! Ты делаешь мне больно, не будь грубияном.

— Раздвинь ножки, давай.

— Ах! Ты ввёл.

— Я знал, что доберусь.

Лёгкий стук в дверь прервал наш экстаз.

— Господи! Фредерик, это Софи!

— А, чёрт с ней!

— Сделай вид, что спишь.

— Мадемуазель, одиннадцать часов.

— Хорошо, Софи, не шумите, мой брат ещё спит, сходите принесите мне немного горячей воды.

Как только она ушла, я попыталась поднять Фредерика, приказывая ему идти быстро одеваться в уборную. Но перед уходом дорогой малыш наклонился ко мне и шепнул:

— Эвелина, за тобой должок. Когда вернёшь?

— Днём, вредный кредитор, — ответила я со смехом.

Спустившись, мы обнаружили отца, который был готов сопровождать нас в конной прогулке, но сильно удивились, когда увидели во дворе осёдланного Конго, великолепного английского скакуна, но настолько строптивого и нервного, что даже отец с трудом с ним управлялся.

— Кто приказал седлать этого коня? — спросил отец.

— Это ваш сын, Милорд.

— Вы что, хотите, Фредерик, сломать себе шею?! Помните, что вы единственный наследник нашей фамилии.

— Вот именно, дорогой отец, будучи наследником фамилии, я должен иметь ваше мужество, успокойтесь, не бойтесь, я просто хочу показать одному герцогу, как управляет лошадью английский джентльмен. Пойдём, дорогая сестра, успокойте свои страхи и позвольте мне помочь вам сесть на лошадь.

Конго до Елисейских Полей был тихим, но, придя туда, в толпе всадников и среди раздражающего шума, он начал приседать, брыкаться, вставать на дыбы и крутиться волчком. Однако всадник держался в седле, как приклеенный, несмотря на беспорядочные движения лошадь. Закричали дамы, я ужасно побледнела, а мой отец бросился на помощь сыну, но Фредерик сделал ему знак рукой и, вонзая шпоры в бока своего коня, послал его в галоп, галопом бешеный, яростный. Мы бросились вдогонку, я видела время от времени, как шпоры впивались в окровавленные бока Конго, тот в ярости безуспешно пытался избавиться от своего всадника. Я готова была упасть в обморок, мой отец был в ярости. Но вдруг конь, замученный шпорами, чувствуя, что сопротивление бесполезно, затих, и Фредерик провёл его перед нами мелкой рысью. Толпа, успокоившись и пленившись мужеством моего брата, разразилась аплодисментами. Герцог де М. снова оказался свидетелем триумфа Фредерика, проезжая мимо он не удержался, чтобы не высказать мне:

— Ваш брат, мадемуазель Эвелина, действительно превосходный наездник.

В течение дня Фредерик, напоминая мне об обещании, говорил в шутку:

— Эвелина, помнишь, что ты мой должник?

— По правде говоря, я не платёжеспособна и по-этому не думаю выполнять свои обязательства.

— И почему это, дорогая сестра?

— Потому, что я нездорова и не смогу удовлетворять вас в течение трех дней.

— Больной надо вызвать доктора.

— Доктор абсолютно ничем не поможет в моем случае, мой дорогой Фредерик, это недомогание, которое приходит каждый месяц и длится несколько дней. Но так, как я не хочу, чтобы ты скучал это время, ты поедешь в Орлеан в небольшое путешествие с отцом.

Фредерик энергично запротивился таким планам, но я пообещала ему, что после трёхдневного отсутствия, вернувшись, он найдет меня ещё в большей, чем раньше, готовности продолжать наши любовные подвиги. Он позволил себя уговорить и в конце концов согласился на устроенное мной развлечение.

. . .

Отец с братом уехали в Орлеан, и я подумала, что представилась хорошая возможность убедиться, правду ли говорил Уильям о моей матери и кучере Томпсоне. С этой целью я просверлила небольшое отверстие в деревянной перегородке между туалетной комнатой и маминой спальней, и около полуночи, убедившись, что все легли, я погасила свет, и принялась наблюдать. Несколько минут прошло в полной тишине, а затем дверь в спальню тихо отворилась и медленно вошел кучер с тусклым фонарём в руке. Он подошел к постели, откинул одеяло, схватил мою мать на руки и положил её поперёк кровати, а она со своей стороны, не теряя времени, расстегивала ему штаны. Когда он повернулся, это позволило мне увидеть его мужское достоинсто, которое было воистину экстраординарного размера, сантиметров двадцать, а то и двадцать пять в длину.

Томпсон закинул ноги матери себе на бедра и ввел свой клинок, которому по тому, казалось, как быстро и легко он скользнул, и правда знакомы были ножны. Что касается её, она скрестила ноги у него за спиной и стала подмахивать навстречу его решительным толчкам, с которыми он давал ей с таким усердием и рвением, что через две минуты такого зрелищ я уже дрожала и умирала в последней агонии сладострастия.

Этот спектакль произвел на меня такой эффект, я думала, что лишусь сознания, рухнула на кровать и пролежала долго без движения и без мыслей. Все ночь мне снился чудовищный член, он постоянно стоял перед глазами, я просыпалась и засыпала с трудом и никак не могла избавиться от этого кошмара. Было ли это завистью или отвращением, которое заставило меня чуть не упасть в обморок? Я не могла решить этот вопрос, но на утро, вместо прогулки верхом я предпочла прогулку в карете и, когда оказалась с Томпсоном наедине, испытала страстное желание в груди и в определенном месте внизу, и в первый раз я сидела в карете и до возвращения домой любовалась, как он по богатырски управляется с лошадьми. Следующие дни я преследовала его, часто обращалась к нему под любым предлогом, называя по имени Томпсон, а не кучер.

Через три дня вернулись отец и Фредерик, ещё более горячий и любвеобильный, чем раньше. Первая ночь по его возвращении была ночью изысканных сладострастий, которых мы оба были лишены несколько дней, но я не хотела позволять ему злоупотреблять своими силами, потому что знаменитый турнир должен был состояться на следующий день, и я хотела, чтобы он обладал максимальными силами, чтобы показать себя перед всем Парижем.

Встреча была назначена в полдень. В десять я попыталась поднять Фредерика с постели одеваться, но едва дверь за мной закрылась, маленький чертёнок бросился мне на руки, умоляя позволить ему совершить акт любви прежде, чем уйти, под предлогом, что мои поцелуи дадут ему новые силы и энергию.

— Но, мой маленький Геракл, помните, это будет шестой раз со вчерашнего вечера.

— Не важно, моя Эвелина, твои руки являются для меня источником молодости, позволь мне доказать тебе еще раз свою страсть и преклонение.

— Хорошо, давай, мой Фредерик, давай еще раз умри от удовольствия у меня на груди.

Мы бросили на кровать, обнявшись и лаская все наших тайные места, а затем, схватив самый дорогой объект, я бережно вставила его себе до того, что почувствовала, как яйца бьют мне по ягодицам, я проскользнул рукой туда и держала их в то время, как он, согнувшись сосал мои соски, его орган, становился всё твёрже и горячее, я задрала свои ноги совсем, чтобы позволить ему проникать дальше, чем раньше, и тут судороги неслыханного пронзительного сладострастия обрушились на нас обоих в то время, как наши рты бормотали:

— О, мой Фредерик!

— О, моя Эвелина!

Когда мы опомнились, было пора выступать. Мы поспешили привести себя в порядок.

Я дала ему надеть белые рейтузы, шёлковые белые чулки, мягкие туфли, шёлковый белый жилет и голубой костюм. Когда мы пришли в театр, разыгрывался жребий, и первым, кто вытащил номер моего брата был драгунский офицер, застёгнутый на все пуговицы. Молодость и красота брата притягивала все взгляды, все глаза были устремлены на него, особенно, когда жребий назначил графа Бонди его вторым партнёром.

— Я никогда не фехтовал с таким молодым соперником, — заметил граф.

— Я постараюсь заслужить честь, которую вы мне окажете, господин Граф, — ответил Фредерик.

Они стали в гардэ и незамедлительно бой начался. Постепенно де Бонди, первый клинок Франции, чувствуя точные действия соперника, стал терять хладнокровие, а Фредерик сохранял спокойствие и в какой-то момент чётко достал де Бонди, который честно сказал ему:

— Молодой человек, Вы первый, кто смог нанести поражение де Бонди.

— Граф, я чрезвычайно горд.

Герцог де М., победитель предыдущих состязаний, теперь стоял рядом с Фредериком, другим победителем, претендующим на приз.

Оба соперника глядели друг на друга, как враги, окидывая с головы до ног взглядом, полным ненависти.

— Герцог, поражение в маску.

— Хорошо, рыцарь.

— Без наконечников.

— Как пожелаете.

Но секунданты воспротивились и настояли, чтобы шпаги остались с защитными наконечниками. Первым же выпадом Фредерик энергичным ударом отбросил шпагу герцога шагов за двадцать. Весь зал зааплодировал, и мой дорогой брат был объявлен победителем турнира.

Вернувшись в отель, отец позвал нас в гостиную и, обращаясь к Фредерику, сообщил, что его отпуск достаточно затянулся, и он должен собираться, чтобы на следующий день вернуться в Англию. Драгоценный мальчик взмолился и просил остаться ещё хоть на неделю, ссылаясь на моё здоровье, но отец был неумолим, чувствуя, что обучение сына страдает от такой поездки.

Фредерик пытался попробовать уговорить меня, но я ему дала понять, что ради его учёбы нам придётся пожертвовать нашими удовольствиями. Что касается наших встреч, любви, они были настолько частыми и драгоценный малыш приложил столько доблести, чтобы доказать мне свою любовь, что я не сердилась на него за отъезд. Наше расставание было мучительным, его были вынуждены буквально отрывать от меня, и вот я смотрела на него на палубе и махала платком на прощание.