Билет я купил накануне. К Маринке и Толику в гости на их домашний праздник по случаю Маринкиного дня рождения я решил на машине не ехать: за руль садиться после застолий и бессонных ночей тяжковато, да и опасно, а в том, что без этого не обойдется, сомнений, конечно же, не было.

Отпросившись у шефа на всякий случай на понедельник, перед обеденным перерывом в пятницу под благовидным предлогом удрал из офиса, прыгнул в троллейбус, идущий в сторону автовокзала, и вот уже два часа трясся в автобусе, поглядывая в окошко на заснеженный пейзаж. Хотя, если совсем уж по правде, тряски особой–то и не было: автобус вполне комфортабельный, а дорога, покрытая снежным накатом, не позволяла водителю чрезмерно нажимать на газ.

Наконец, первая остановка. Десять минут – можно сходить, куда надо, и покурить. Стоял неподалеку от автобуса, курил, никого не трогал – так нет же! Прицепилась молодая толстая тётка в форме сержанта полиции: мол, нарушаем, курим в неположенном месте, видеокамера зафиксировала, штраф, тра–та–та, бла–бла–бла!.. Еле отвязался. Ушла, бурча недовольно. Видать, собиралась копеечку с меня стрясти, а я не дался.

Команда водителя: «Заходите быстрее, садитесь, поехали!» – и снова за окном поля, лесополосы, сёла, снег. Впереди – встреча с друзьями, пьянка–гулянка, а там, глядишь, и еще что–нибудь приятное.

Жаль только, что Ирины на вечеринке не будет: не пригласила её Маринка. Работают–то они вместе, в соседних кабинетах сидят, но недолюбливают друг друга. Виной тому, скорее всего, Толиков интерес к коллеге из соседнего подъезда, либо Иринин интерес ко мне. Может, и то, и другое вместе. Ну ладно, и с Ириной разберемся.
Уф! Шесть часов дороги позади, и, заскочив ненадолго в рядом стоящую гостиницу, поднимаюсь уже по лестнице, звоню в дверь. За дверью – шум, гром музыки, крики, хохот. Впустили меня, восторженно заорали, налили штрафную, и я влился во всеобщее веселье.

Ничего не предвещало неожиданностей. Шла обычная вечеринка в честь дня рождения хозяйки. В компании, кроме меня – человек десять. Ели, пили, играли в веселые игры «для взрослых», с хохотом балансируя на грани дозволенного: мужчины с повязками на глазах ощупывали дамские коленки, пытаясь угадать даму; с завязанными же глазами снимали друг с дружки нацепленные на одежду в самых забавных местах прищепки; выдумывали и исполняли такие же щекотливые фанты…

В общем, всё, как и раньше, когда я еще жил здесь и был постоянным участником таких мероприятий. Танцуя, выключали свет и вовсю зажимались и терлись животами под грохот колонок, а затем, раскрасневшись, возвращались к столу, чтобы поднять очередную рюмку за здоровье именинницы. Брюки у некоторых представителей сильной половины при этом слегка оттопыривались спереди, а на дамских кофточках почему–то случайно оказались расстегнутыми одна–две лишние пуговицы.

Танцевать с Ниной было совершенно невозможно: она абсолютно не чувствовала ритма, но отвязаться от нее у меня никак не получалось. Как это частенько бывало и ранее, она слегка хлебнула лишнего, и поэтому не отпускала меня ни на шаг, пользуясь тем, что я явился на пирушку один, без пары. Если мне и удавалось иногда выскользнуть ненадолго из ее объятий, чтобы в завываниях музыки потолкаться в полумраке в объятиях именинницы или подержаться за ягодицы какой–либо гостьи, то Нина тут же поднимала шумный скандал, требуя моего срочного возвращения.

Её совсем не пьющему мужу Олегу было совершенно всё равно, как развлекается дражайшая половина. Он следил лишь затем, чтобы вовремя препроводить супругу домой, если выпьет чересчур много – они жили в квартире напротив.
Нине лет тридцать пять. Скуластая, смуглая, с восточным разрезом глаз (она уверяла, что ее бабушка – настоящая китаянка), чуть ниже среднего роста, с внушительным бюстом и довольно широкая пониже талии, она явно не была хрупкой и изящной.

В общем–то, не красавица, но что–то притягательное в ней все же есть. На пухлых губах всегда хитроватая улыбка, приоткрывающая ровные белые зубы, приятный грудной голос, прямые темные волосы. Когда смеется, наклоняет голову набок и смотрит снизу вверх с прищуром. Или только кажется, что с прищуром – по раскосым глазам не поймешь. Эдакая крепенькая самочка, глядя на которую каждый раз начинаешь ее мысленно раздевать.

Впрочем, я, наверное, покривил бы душой, если бы сказал, что танцевать с ней мне совсем уж не нравилось. Тугой грудью Нина демонстративно терлась о мою рубашку, расстегивая таким образом пуговицы на ней, а заодно и на своей белоснежной блузке, упругие ягодицы вызывающе двигались у меня в руках. Низом живота она сильно прижималась ко мне, вызывая соответствующую реакцию некоторых моих частей тела. Всё это вместе взятое, с учетом некоторого количества выпитого, было довольно забавно и даже приятно.

Веселые выкрики типа « Марина, ты отдыхаешь, Толик сегодня у меня ночует!» были в нашей компании обычным явлением, всерьез, разумеется, никем не воспринимались, и лишь служили дополнительным поводом для взрыва хохота и соленых шуточек. Все дружно начинали давать Вале советы, как ей отдохнуть от Толика, предлагали взамен него самих себя или еще кого–то из компании, а то и целую группу якобы желающих скрасить Маринкино одиночество мужчин.

Маринка, конечно же, не менее шумно начинала выбирать из предложенного списка кандидатов на веселую ночь, попутно уверяя все, что от Толика все равно толку мало, и пусть Олеся или другая женщина, рассчитывающая на Толиковы ласки, сильно не обльщается. Толик орал: «Заберите Маринку, надоела хуже горькой редьки»…
Нина шуметь не стала. Во время очередного «танца» неожиданно схватила меня за причинное место, сильно сжала, громко шепнула прямо в ухо:

– Хочу тебя. Прямо сейчас!

Не успел я отреагировать, как она уже стремительно тащила меня за руку к двери. Я едва успел объяснить кому–то, кого мы чуть не сшибли на пути к выходу, что мы, мол, выйдем покурить. И сразу на лестничной площадке за дверью она:

– Пошли ко мне, трахнемся! Хочу – ужас как!

– Может, для начала покурим? – попытался я нейтрализовать совсем не нужный мне порыв.

– Ладно, давай покурим. Дай сигарету, – неожиданно согласилась Нина.

Закурили. Быстро затянувшись несколько раз, бросила дымящийся окурок в баночку из–под кофе, служившую пепельницей:

– Ну пошли скорей! Я тебя сейчас затрахаю!

– Ты что, Нин! С ума сошла? А Олег? Он же видел, как мы выходили с тобой.

– Да ему похрену! Не бойся ты. Да пошли ж, наконец! А то я прямо здесь раздеваться начну…

Дело было плохо. В такой ситуации пойти к Нине было бы верхом легкомыслия. Нужно было что–то срочно предпринимать, пока не поздно. В любой момент кто–то мог выйти вслед за нами в импровизированную курилку на лестнице, мог Олег мог хватиться жены и пойти проверить, где она… Да мало ли! Оказаться застигнутым в пикантной ситуации совсем не хотелось.

Ситуация разрешилась сама собой: на лестницу вывалила толпа, защелкали зажигалки, заструился к верхним этажам табачный дымок. Мужчины, как водится, заговорили о работе, и я благополучно ускользнул от раздосадованной Нины назад в квартиру. Там оставались брошенные на произвол судьбы скучающие некурящие женщины, которые дружным радостным ревом меня встретили и заставили с каждой выпить на брудершафт (в который раз!) и смачно расцеловаться, что я и сделал не без удовольствия.

Вернулись курильщики, и вечеринка продолжилась. Опять чокались за здоровье Марины, играли на поцелуйчики в бутылочку, прыгали под ритмичные мелодии и томно зажимались под «Дым сигарет с ментолом», «Джонни–о–йе!» и прочее тягучее ретро. Нина больше ко мне не подходила, и я переключился на именинницу, поскольку муж ее, к этому времени уже вдребезги пьяный, ничего не соображая, висел попеременно то на Кате, то на Вале, то на двух сразу.
В конце концов я оказался с Маринкой на кухне, нахально забрался к ней под юбку и бесстыже хозяйничал там. Как обычно, Маринка мгновенно и знакомо «завелась», трусики её насквозь промокли:

– Ой, как мне хорошо… ой, как мне хорошо… ой, как мне хорошо!...

Маринка непрерывно бормотала одни и те же слова, и очень скоро кончила, всхлипывая и тихонько повизгивая. После этого плюхнулась на табуретку и принялась ощупывать мои брюки, разыскивая язычок молнии. При выключенном свете я не видел ее лица, но очень хорошо представлял себе слегка замутненные черные глаза, полураскрытые губы в яркой помаде, и не мешал ей. Я стоял перед сидящей Маринкой, а она никак не могла справиться с молнией. С опозданием пришла мысль, что происходящее – это явный перебор даже для такой пьяной и раскрепощенной компании. Пришла – и тут же ушла.

– Тебе помочь?

– Да!

Вжикнула молния. То, что Маринка делала дальше, она делала так вдохновенно, как будто от этого зависела вся ее дальнейшая жизнь. Но не успела завершить.

– Так вот вы где! И чем это мы тут занимаемся?!

Нина вошла и закрыла за собой дверь. Наверняка ухмыляется во всю свою азиатскую физиономию! Некстати вдруг вспомнился анекдот про венеролога и губную помаду. Но ситуация складывалась весьма пикантная и совсем не располагала к юмору: сидящая в темноте на табуретке именинница и в очень уж специфическом контакте с ней – один из гостей. Глаза Нины наверняка привыкли к полумраку, да и на фоне окна наши силуэты, скорее всего, хорошо были ей видны.

– Толика позвать?

В доли секунды приведя себя в относительный порядок, мы с Маринкой хором жалобно взмолились:

– Нет, Ниночка, не надо! Пожалуйста!

Марина после этого пулей вылетела за дверь, за нею ринулся было и я, но Нина меня задержала:

– Завтра вечером, в восемь. А то Толику сдам!
– Ладно, завтра в восемь. Только…
– Попробуй не приди! Сдам.
– Угу, приду…

Нечего и говорить, что остаток вечеринки был испорчен. Именинница забилась в угол, а Нина опять не отходила от меня, нагло лапала во время медленных танцев и шипела:

– Только попробуй не прийти!..

Я уже знал, что мужья обеих, и Нинин, и Маринкин завтра во второй половине дня уезжают куда–то вдвоем по каким–то делам, связанным с работой, что обоих не будет до среды. Следовательно, особо опасаться завтрашнего мероприятия мне не стоит. Отработаю, думал, Нинин шантаж, а если Маринка случайно и увидит, как я занырнул к ее соседке, то никакого шума по понятным причинам поднимать не станет.

К концу вечера почти совсем успокоился, и даже нагло потискал пару раз Нину за ее мощные и тугие дыни.


Как расходились, помню плохо. Проснулся утром в номере в прескверном настроении и в препоганом самочувствии. Целый день страдал, не звонил ни Ирине, ни Марине, ни Нине, и даже звук на телефоне отключил, чтобы никто мне не мешал проклинать и себя, и всех женщин на свете. Потом, правда, стал искать повод, чтобы себя похвалить. Нашел–таки: какой же я молодец, что не за рулем приехал!

Вечером, точно в назначенное время, с коньяком и коробкой конфет я стоял перед Нининой дверью.

– Ты чего пришел? Обалдел? Или пьяный до сих пор?

Нина изображала крайнее изумление, хотя было видно, что ничуть она не удивлена моему визиту. На ней был красный в крупный белый горошек короткий полупрозрачный халат и шлепанцы. Кажется, больше ничего. Вот так, без макияжа, без прически, в домашнем обличье я ее видел впервые.

М–да… Неужели придется уйти? Жаль. Сейчас–то как раз самое время и отличная возможность… И никто не помешает. Прогонит?

– Ты ж сказала вчера, чтоб я пришел. Вот!... – я протянул бутылку и коробку.

– Так вчера я пьяная была. А ты что, и правда поверил?

– Так я пойду?

– Да заходи, раз уж пришел.

Я снял в прихожей куртку и обувь, прошел в комнату, поставил коньяк на стол, открыл конфеты:

– Давай рюмки. Или сразу?..

Я подмигнул заговорщицки, кивнул в сторону дивана: что–то мне вдруг захотелось всенепременно и немедленно, сейчас же, исполнить с Ниной то самое действо, к чему она вчера весь вечер меня активно тащила. Но не тут–то было:

– Я ж говорю: пьяная я была вчера. Просто пошутила. Давай ты все–таки лучше уйдешь, а?

Но меня уже понесло. Я сам достал две рюмки, налил доверху, сунул одну в руку Нине:

– Пей! И конфеты вот.

Опрокинула коньяк в рот как водку, взяла конфету.

– Всё?

Тут же налил еще по одной. Опять выпила. Я опять налил. Нацепил на лицо наглое выражение, не давая опомниться, расстегнул и распахнул ее халатик. Точно, не ошибся: под ним была только сама Нина. Большие, тяжелые груди с очень темными ореолами и крупными сосками, чуть выпирающий живот, ниже – черные подбритые волосы, мощные бедра… Интересно, где она загорала топлесс? На смуглой, почти коричневой коже только узенькие светлые полоски от трусиков.

– Так как? Может, ты все–таки не совсем пьяная была, а?

– Да подожди ты. Дай, душ хоть приму. Налей еще по рюмашке.

Дверь в душ не запиралась изнутри, и я, сбросив одежду, последовал за Ниной. Не ванна, а душевая кабина, причем довольно просторная: мы вдвоем там поместились, несмотря на слабые протесты Нины. Струи воды разбивались о ее тело, разлетались мелкими брызгами. Махнув рукой: мол, раз так пошло дело, то и фиг с ним, она поворачивалась влево и вправо, как будто давая полюбоваться на все ее прелести.

Я взял ароматный брусочек мыла, придвинулся к Нине, прижался к ней сзади и принялся не спеша ее намыливать – сначала живот, потом выше. Скользкие от мыла груди в руках – это очень эротично. Кто пробовал намылить, тот знает. И что происходит при этом с мужчиной – тоже не требует дополнительного пояснения.

Мне не дано почувствовать, что именно ощущает женщина, когда в ложбинку между её голым ягодицами вжимается обнаженное мужское естество, выказывающее очевидное желание обладать ею. Несомненно, что ощущение это приятно, потому что Нина стала медленно вращать тазом, тереться им об меня с видимым удовольствием. Потом взяла флакончик с гелем для душа и принялась обильно намыливать вместе со мной свои груди, пощипывать фасолины сосков.

Оставив груди в распоряжении их обладательницы, я спустился с мылом на ее выпуклый живот, а потом к колючей щеточке и еще ниже. Медленно–медленно намыливаю там, отчего Нина начинает едва слышно постанывать, а затем помогает мне своей рукой. Чуть отодвинувшись, протягивает свободную руку назад, и осторожно намыливает меня…
Смываем пену, вновь намыливаем друг друга, снова смываем, и опять намыливаем, получая сладкое удовольствие.
Ну, нет, так всё может слишком быстро закончиться! Закрываю краны и дотягиваюсь до полотенца.
В спальне Нина накрывает простыней широченную кровать, и я валюсь на постель, спрашиваю:

– О! А это зачем?

– Увидишь, – говорит загадочно Нина.

В ее руках я вижу неведомо откуда взявшиеся тонкие колготки или чулки. Ясно: игры со связыванием!Ласково глядя мне в глаза, женщина привязывает колготками по очереди руки и ноги к, видимо, специально для этого предназначенным колечкам на кровати. Я лежу на спине, любуюсь обнаженным телом Нины и блаженно улыбаюсь в ожидании продолжения.

– Ты хотел меня трахнуть? Ну, попробуй теперь!

Взгляд Нины стал жестким, щелочки ее восточных глаз еще сильнее сузились. И сказала она не «трахнуть», а произнесла совсем другое, более грубое слово.

Мне стало не по себе. Я распят и абсолютно беспомощен. Что она задумала?!

– Нинка! Ты что задумала? Развяжи!

Вместо этого она решительно, резко, почти грубо схватила меня за естество:

– Обойдешься. Сейчас ты у меня за всё заплатишь!

Несколько секунд я пребывал в ужасе, в полной уверенности, что вот–вот мне придется расстаться с некоторыми фрагментами организма.

Но нет. Несмотря на резкость движений и напускную грубость, Нина обходилась со мной весьма умело, и где–то даже нежно. Ее руки, а потом и губы очень скоро заставили меня забыть об опасениях, и я, как ни сдерживался, уже почти готов был финишировать.

– Ну развяжи, Нинка!!!

– Заслужи.

Внезапно оставив свои манипуляции, буквально за секунды до начала пика женщина переместилась и устроилась над моим лицом так, что губ моих коснулось нечто влажное и мягкое, с характерным, хорошо знакомым запахом женщины в соответствующем эмоциональном и физиологическом состоянии.

– Заслуживай!

Чуть кисловатый привкус на языке, надо мной требовательно нависают ждущие острых ласк лепестки губ, немного щекочут и колются темные коротко остриженные волоски…

Я стараюсь заслужить. Наверное, я делаю всё правильно, потому что Нина тихонько постанывает, чуть перемещается, подставляясь самыми чувствительными участочками. Иногда слышу, почти угадываю еле слышные подсказки:

– Не так сильно прижимай… Выше… Медленнее… И вокруг… Да…

Нечасто приходилось мне встречаться, чтобы в подобной ситуации женщина говорила о своих желаниях словами. Обычно – жестами, отодвигаясь или приближаясь, иногда – простейшими звуками. Опыт–то у меня достаточно велик, но все равно, действуя почти наугад, можно ошибиться.

А с Ниной, оказывается, вон как получается. Я просто следовал ее указаниям и зримо представлял себе продолжение: горячую распахнутость губ, погружение в них, движения двух тел, приводящие к финишным всплескам…

Нет, её всплеска пока не последовало. Неожиданно Нина слезает с меня, и, глянув теперь уже не жестко, а насмешливо мне в глаза, возобновляет прерванные несколько минут назад ласки. Потянулась куда–то, достала тюбик, выдавила щедро себе на руку, и я почувствовал приятную прохладу смазки. Потом – губы, но не те, что только что себе фантазировал, а другие, которые вчера были в помаде… Фантастически у нее всё получается!

Я уже не сдерживаюсь, мне бы поскорее взорваться! Вот сейчас, и… опять стоп!

– Нинкаааа! Ещё!!!

Я дергаюсь, умоляю, прошу, требую… Но я привязан!

– Не–а!

Хитро улыбается, раскосые глаза блестят. Усаживается в какой–то немыслимо распахнутой позе так, чтобы мне всё было хорошо видно, и играет своими пальцами на тех самых губах, в которые мне просто необходимо сейчас же погрузиться:

– Смотри, смотри. Нравится?
– Очень! Нинка, развяжи! Хочу тебя сильно!
– Неее… Смотри, гад, как… мне… Хотел меня трахнуть…
– Хотел! Хочу! Развяжи, зараза!
– А вот х… тебе! Я…

Замолкла, закрла глаза, резко пронзила себя двумя пальцами несколько раз, выгнулась, сдавленно взвыла, завздрагивала, и на долгие секунды замерла.

Потом с блаженной улыбкой освободила пальцы, открыла глаза.

– Нин… Ну я тоже хочу.
– Ладно, я подумаю, – мазнула мне мокрыми пальцами по губам, улеглась рядом, отдыхая.
– Ну Нинка! Ну развяжи, а?
– Обойдешься. Я еще не решила, что с тобой сделать.

А рука ее вновь за меня принялась – на этот раз медленно–медленно, туда–сюда…

– Так что мне с тобой делать? Трахнуть тебя? Или миньетом обойдешься? Или, может, до утра связанным оставить?
– Да хоть что–нибудь! Хоть рукой, хоть чем–нибудь!
– Рукой – это ты сам давай.
– Так руки ж связаны!
– Так и не выступай, значит. Говоришь, трахнуть меня собирался? Сейчас наоборот, я тебя трахну. Только не шевелись, а то до утра связанным оставлю.

Дьявол! Ну что за женщина! Как она меня трахать собирается? Не дай бог, страпоном в задницу. Убью! Но нет. Нина просто аккуратно уселась на меня, помогла себе рукой, и наконец–то я оказался окунутым в те самые вожделенные губы! Первый сладкий «Ах!» – это момент погружения…

Губы сжимаются и раскрываются, скользят вверх–вниз, я то выныриваю почти весь, то скрываюсь полностью в горячих скользких глубинах. Вверх–вниз, вверх–вниз… Колышутся груди, глаза женщины закрыты, прикушена нижняя губа… Вверх–вниз, вверх–вниз… Забавляется – трахает меня, беспомощно распятого!

– Вот тааак… вот тааак… Хотел трахать меня, а я тебя сама трахаю… Не шевелись…

Шевелиться нельзя, а то, чего доброго, опять остановится в самый неподходящий миг! Чуть бы быстрее, а?

Услышала немую мольбу – чуть быстрее дело пошло.

– Вот так я тебя… так… так... так… так!..

И все же я не выдерживаю – начинаю потихоньку поддавать снизу. Быстрее! Уже не колышутся – прыгают груди, сильнее закушена губа… Давай, Нинка! Еще чуть–чуть! Только не вздумай остановиться… Я скоро, скоро…

– Я ща кончу!

– И я!!! Ща конн… вые… тя…

Вдруг задвигалась быстро–быстро–быстро, и…Не успела. Я уже ору благим матом и просто матом, подпрыгиваю, подбрасываю женщину, извиваюсь, выплескиваюсь в ее глубины, втискиваюсь!...

– Держииииии..!. ссучччч…! Бл…! Прям в тебяаааа…!!!

Реву, хриплю, дергаюсь. А Нинка мелко–мелко и быстро–быстро елозит, потом выгибается назад так, что мне больно, с губ ее срываются самые невероятные непристойности:

– Ё…! Хху…! Пз…! Вые…! Зае…! Уууууй пляааа…! Аааайхххх…!

Дергается, разгибается, падает мне на грудь и лежит, всхлипывая и шмыгая носом. Мокрая с головы до пят, сползает, наконец, с меня, развязывает молча узлы и бредет в душ.

Я не стал ее дожидаться. Быстро оделся и тихонько ушел.

Душ принимал уже в гостиничном номере.