Кто ближе всех к руководителю? Его заместители? Да вовсе нет! Ближе всех – его водитель и секретарша. Водитель должен содержать машину шефа в идеальном состоянии, быть готов любое время дня и ночи отвезти начальника или его жену на один край света, а потом забрать шефа с другого края, причем в любом состоянии, доставить его домой до самой двери, а если понадобится, то и до дивана. Всё услышанное им в машине не должно ни в коем случае покидать пределы автомобиля и обязано умереть вместе с водителем.

Секретарша обязана приносить шефу кофе и все внутренние сплетни, регулировать поток желающих проникнуть в кабинет сотрудников и посетителей, производить приятное впечатление на последних, а также предоставлять ему некоторые… кхм… специфические услуги. Что еще? А, ну да: содержать в порядке всякие там входящие–исходящие, распределять их между сотрудниками, а самые важные докладывать лично шефу.

За всё это, если выполняется исправно, и секретарша, и водитель имеют от шефа особые, в том числе и финансовые, привилегии, объемы и перечень которых определяется лично шефом. Выпрашивать, а тем более требовать что–то категорически запрещается.

Всякая попытка нарушения этих правил карается безоговорочно и жестоко: на первый раз – лишением привилегий на неопределенный срок, а в случае повторения – отлучением от барина навсегда, невзирая на опыт работы, деловые качества, возраст, пол или объем бюста провинившегося или провинившейся. В исключительных случаях – даже вопреки трудовому законодательству.

И Паша, и Аллочка меня вполне устраивали по всем показателям. Паша крутил баранку, Аллочка исправно секретарствовала, а время от времени помогала расслабиться в комнате отдыха, примыкающей к кабинету, причем последнее выполняла наиболее охотно, творчески и весьма профессионально. К примеру, на прошлой неделе получил я нагоняй от вышестоящего начальства. Нагоняй, в общем–то, вполне справедливый, но чересчур уж сильный. Для приведения расстроенных чувств в порядок позвал секретаршу:

– Аллочка, зайди ко мне. Кофе с сахаром.

«Кофе с сахаром» – это сигнал. Аллочка вошла, щелкнула замком.

– Я вся во внимании, Иван Егорович!

Подошла близко, облокотилась напротив меня на стол. Сквозь вырез блузки прямо перед моим взором – ну очень аппетитные груди! Разве ж можно, видя такую роскошь, удержаться?

Я не стал даже в комнату отдыха перебираться. Встал, обошел стол, обнял девушку сзади, запустил руки ей за пазуху. Ох, как же приятно ощущать в ладонях эти большие, пышные, упругие, такие манящие полушария!

Аллочка игриво крутанула попкой, повернула голову:

– И?..

–Там, – я указал глазами.

Для непосвященных непонятно, а Аллочка привычно перевела для себя: миньет не нужен, нужно просто снять колготки и трусики. Но сейчас даже это не обязательно, достаточно просто приспустить.

Остальное тоже происходило без слов. Вернув девушку в ту позу, которую она приняла, когда только зашла, я наклонил ее вперед еще немного ниже, расстегнул свои брюки, задрал ей юбчонку, смочил слюной головку и тихонько погрузился.
Аллочка довольно заурчала. Мы оба прекрасно знали, что в данном случае её довольное урчание – всего лишь маленький спектакль, но делали вид, что всё по–настоящему. Она превосходно умела и получать, и доставлять удовольствие, но сейчас ей предстояло всего лишь снять у шефа стресс, и Аллочка мастерски подыгрывала.
Массивный стол стоял как вкопанный, я глубоко, насколько позволяла поза, вколачивался в доброжелательно подставленное влагалище. Раз, другой, третий… седьмой… десятый…

Появилась естественная смазка. Любила Аллочка это дело, и даже такое вот нахальное и совсем эгоистичное мое в неё вторжение потихоньку ее возбудило. Это, конечно же, заметно прибавило и мне энтузиазма, и совсем скоро мошонка подтянулась кверху, в ушах появился легкий звон, предвещающий финиш…

Кончил я, может быть, и не так уж бурно и остро, но зато, как всегда, сладко и радостно. Вышел плавненько, развернул девушку лицом к себе, дурашливо чмокнул в носик:

– Извини.

– На здоровье! – Аллочка шутливо ударила пальчиком по не совсем еще расслабленному члену.

На подобные случаи влажные салфетки всегда были в нижнем ящике стола. Я подал одну Аллочке, другой воспользовался сам. Мы привели себя в порядок, и рабочий день продолжился обычным чередом.

Спалиться с Аллочкой я не боялся. Во–первых, я категорически запретил всем под страхом четвертования вламываться в кабинет без вызова или без предварительного звонка даже в самых экстренных ситуациях типа нашествия марсиан или эпидемии бубонной чумы. В–вторых, Аллочка всегда запирала дверь изнутри, когда у нас с ней намечалось некоторое отступление от решения чисто служебных вопросов. Ну, а в–третьих, и это самое главное, периодически трахать секретаршу – не просто суверенное право, а, пожалуй, священная обязанность всякого нормального начальника.

Это известно, как правило, и коллективу сотрудников, и жене начальника.И всё бы было мирно и спокойно, но вот женщины! Женщины – это такие существа, которые не дают нормально работать ни одному коллективу, даже такому, как наш, состоящий на восемьдесят процентов из мужчин.

Нет, я не о женщинах – моих половых партнерах! Тем более, что в этом плане я вне семьи довольствовался почти одной лишь Аллочкой. Просто среди женщин в любом учреждении обязательно выделяются минимум два неформальных лидера, которые своей основной задачей считают вовсе не производственные проблемы, а личное первенство. За это первенство они начинают смертельную войну между собой, привлекая на свою сторону часть сначала женского, а затем и мужского коллектива.

В результате, если не пресечь это на корню, коллектив распадается на конфликтующие между собой группы приверженцев той или иной лидирующей дамы, служебные задачи отходят на задний план, и…И Аллочка, неизвестно откуда получавшая достоверную информацию, и особая внутренняя контрразведка, налаженная мной с первых дней пребывания в руководящем кресле, обычно вовремя докладывали мне об очередном готовящемся противостоянии. Я принимал меры, в результате которых энергия упомянутых дам направлялась в конструктивное русло, и на месяц─другой можно было успокоиться и нормально работать. Через некоторое время всё повторялось, и вновь мне приходилось вмешиваться.

Что интересно, Людмила Петровна и Вера Николаевна никак не были связаны между собой ни в служебном, ни в личном плане.

Первая – замужем (муж её, слегка придурковатый и неестественно ревнивый Василёк, работал у нас же электриком), вторая – холостячка.

Первая моложе, вторая чуть постарше.

Первая обычно напряжена и натянута, вторая – всегда свободно расслаблена, иногда даже чересчур.

Первая возглавляет одну из наших служб, вторая – ведущий сотрудник совершенно другого отдела.

Первая обладает некоторым вкусом и более или менее следит за собой, второй почти что наплевать на свой внешний вид.

Можно еще долго перечислять их различия, но от этого рациональному мужскому уму все равно не становится понятней, за что же они между собой борются, ибо при всем желании я нашел у них только два общих пунктика, да и то не имеющих отношения к делу.

Первое: обе заканчивали один и тот же вуз, правда, и разные факультеты, и в разное время.

Второе: у обеих размер бюста явно выше среднего.

Довольно скоро я к этой войне привык, и справлялся с ситуацией без особого напряжения. Обе дамы после пары–тройки довольно жестких моих приемчиков почти угомонились. Я было совсем уже перестал обращать на них внимание, когда случился новый всплеск женского безобразия.

Началось с того, что Аллочка вошла в кабинет (она единственная имела право делать это без предупреждения) и доложила, что ко мне пришла посетительница по личному вопросу. Что–то в лице секретарши меня насторожило, но я сначала просто напомнил ей, чтобы не зарывалась: мол, в коридоре рядом с дверью в приемную висит график приема по личным вопросам, дни недели и часы. В прямую обязанность Аллочки входило отшивать непрошенных гостей.


Девушка в ответ протянула мне листочек, где записала фамилию–имя–отчество посетительницы. Фамилия совпадала с фамилией Людмилы Петровны и ее мужа, а имя и отчество ни о чем мне не говорили.

– ?

– Это мать Василька.

Ясно. Мать Василька, она же по совместительству свекровь Людмилы Петровны. Что ей надо–то?

– Ну хрен с ней. Пусть заходит.

Вошла пожилая заплаканная женщина, получила приглашение сесть:

– Садитесь, пожалуйста! Что привело вас ко мне? Что случилось? У Василия какие–то проблемы? Рассказывайте. Чем смогу – помогу, конечно.

– Да, проблемы. Иван Егорович, я как мать, прошу вас прекратить любовную связь с моей невесткой!

И так далее, и тому подобное. Сквозь слезы стыдила меня, охаивала невестку, жалела сына, и остановить ее не было никакой возможности.

Разумеется, мне, как и каждому на нашей планете, не раз приходилось раньше выслушивать упреки по поводу тех или иных моих «неправильных» деяний. Как и любой другой человек, я отнекивался или искал оправдания, выкручивался, иногда врал.

Но то было в случаях реальных моих прегрешений! Но здесь–то я не то, чтобы на самом деле, а даже в мыслях и фантазиях был идеально чист! Мне никогда и в голову не приходило иметь с Людмилой Петровной хоть какие–то отношения, отличные от чисто служебных!

Мои попытки довести эту мысль до посетительницы разбились в хлам об её железобетонный аргумент:

– Я сама видела, как Мила входила сразу после вас в подъезд такого–то дома! Сама видела. Лично!

Такой–то дом – это дом, где у меня была действительно квартира, купленная по случаю недорого в качестве вложения капитала. И я там иногда появлялся, чтобы у соседей не возникло соблазна посчитать квартиру ничейной. Но с Людмилой Петровной?!

Нет, и близко такого не было. Если она и заходила когда–то в этот подъезд, то уж точно не ко мне. Более того, из докладов своих контрразведчиков и Аллочки я совершенно точно знал, что Людмила Петровна своему Васильку была верна как в настоящее время, так и в обозримом прошлом.

С большим трудом я избавился от плачущей тётки, и, злющий как черт, велел Аллочке немедленно доставить мне на ковер злополучную семейную парочку живыми, а лучше – мертвыми!

Лживые глупые глазенки Василька бегали, Людмила Петровна была явно расстроена и напугана. Я орал, брызгал слюной, топал ногами и грозился невероятными карами обоим, если не угомонят сумасшедшую бабку. Василек оправдывался: мол, мама – очень пожилая женщина, не совсем здорова, и он с ней обязательно поговорит. Супруга его испуганно молчала, видимо, ожидая продолжения истории вечером дома.

В конце концов я посоветовал обоим подыскивать новое место работы и выгнал из кабинета. Налил полный бокал коньяка, хлопнул его одним глотком и чуть–чуть успокоился.Как оказалось, успокаиваться я начал чересчур рано. Вечернее продолжение истории ожидало не только Людмилу Петровну, но и меня: жена устроила мне допрос с пристрастием и соответствующую сцену. Мать Василька приходила сегодня на работу не только ко мне, но и к ней.
И я второй раз за день вынужден был оправдываться в грехах, которых не совершал!

Наутро я все же поостыл. До Василька мне вообще никакого дела не было, с женой удалось помириться, а с Людмилой Петровной я должен был через пару дней ехать в соседнюю область в окружной главк на полугодовое кустовое совещание. Заменить ее в этой командировке не было никакой возможности по причине острой нехватки времени.
Оставалась еще ревнивая Аллочка, которая наверняка слышала всё, но я успокоил себя тем, что уж она–то, если бы у меня и правда случился романчик на стороне, узнала бы об этом сразу же.

Людмила Петровна явилась по моему вызову с черными кругами под глазами, потухшая, зареванная, и с заявлением об увольнении по собственному желанию. Мне даже стало ее жалко:

– Как вы? Дома буря была?

Женщина безнадежно махнула рукой. И тут только до меня дошло: придурастый Василек специально устроил эту провокацию, подключив к ней мать, не менее придурочную, чем он сам! И все ради этого заявления, что лежало сейчас передо мной на столе.

Я знал, что Василек давно и страстно мечтает, чтобы жена его сидела дома, не работала – так, мол, меньше соблазнов у нее будет по мужикам шастать.

Идиот!

Во–первых, он что, всерьез собирается содержать семью на свою копеечную зарплату электрика? Людмила же получает минимум втрое больше него! А во–вторых, как я уже говорил, жена его по мужикам не шастает, то есть в результате может оказаться наказанной как раз невиновная.

– Успокаивайтесь. Всё образуется. Давайте еще раз пробежимся по нашей послезавтрашней поездке.

Я порвал заявление на мелкие клочки и выбросил в мусорную корзину. В глазах сидящей напротив меня женщины блеснула слабая искорка надежды.

Первый день совещания прошел как обычно: отчеты за прошедший период, планы и перспективы, замечания, соображения, предложения. Боссы в президиуме по–деловому решали все вопросы, хвалили за успехи, журили за промахи и упущения. Потом – беготня по кабинетам главка: пользуясь случаем, все мы хотели что–то решить, согласовать, утрясти.

Вечером собрались в гостинице, в номере одного из моих товарищей: с десяток мужиков и одна женщина – Анжела, коллега моей Людмилы Петровны из маленькой республики. Столик накрыли тем, что привез каждый из своих краев, но сидеть довелось только Анжеле, ибо номер маленький. Мужички выпивали и закусывали стоя.

– А где же Милочка? Почему её нет?
– Ну да, Егорыч, где Люда? Давай её сюда.
– Чего там она одна? Зови…

Я набрал на мобильнике раз, другой, третий – номер занят.

– Наверное, с домом разговаривает. Сейчас схожу.

Выскочил в коридор. Номер её недалеко, в этом же крыле и на этом этаже. Подошел, постучал – Людмила Петровна открыла, прижала палец к губам: мол, тссс, по телефону говорю. Жестами пригласила пройти и сесть. Сесть было некуда: единственный стул в микроскопическом номере занят пальто, сброшенным, очевидно, второпях. Пришлось приземляться на неширокую кровать и подождать.

Пока я, оглядывая номер, ждал окончания её разговора с Васильком (а с кем же еще?!), замерз. Наконец, в сотый раз расцеловавшись и поклявшись, что в номере она одна, Людмила Петровна разговор все–таки закончила, отложила трубку мобильника.

– Извините, Иван Егорович! Слушаю вас.
– Холодно тут у вас! Не замерзнете ночью?
– Ветер в окна. Вон, всё заледенело. И батареи еле теплые. Шестнадцать градусов на термометре! Ну, ничего, как–нибудь.
– Пойдемте в нашу компанию. Все вас ждут, а Анжела просто категорически приказала без вас не возвращаться.

Отправляясь за Людмилой Петровной, я почти уверен был, что она откажется прийти. И вдруг с удивлением обнаружил, что рядом со мной сидит на кровати совершенно другая женщина, которую я никогда не знал! Уверенный, спокойный, даже чуть веселый взгляд, плавные движения, поднятый подбородок, развернутые плечи, гордо, но как бы невзначай, выпяченная грудь… Ничего общего с той натянутой как струна, скукоженной, с опущенными плечами и потухшими глазами Людмилой…

– Да, конечно! Пойдемте, Иван Егорович.

В компании было здорово. Чуть–чуть выпивали, спорили, шутили, смеялись делились мнениями, рассказывали анекдоты. Людмила Петровна – ничего себе! – рассказала парочку очень даже солененьких.

Но – утром продолжение совещания, и поэтому вскорости пришлось расходиться на отдых. Мой номер был ближе по коридору, чем её, и окнами в противоположную сторону. Приостановившись, исключительно из чувства вежливости, предложил:

– Могу предложить кофе. Растворимый, естественно.
– Спасибо. Лучше чай.
– А чая нет.
– У меня есть. Сейчас принесу.

Вот те раз. Я–то спать собрался, и просто так предложил! Ну, ладно…

– Хорошо, несите. Я чайник поставлю.

Через пару минут Людмила Петровна вошла в мой номер с пакетами в руках, одетая в синие трикотажные брючки и толстый свитер:

– Чай, сахар, печенье…

– Проходите, Людмила Петровна, садитесь. У меня чуть просторнее, чем у вас. Стулья, кресло, посуда. И сахар, кстати, тоже имеется.

– Да, номер у вас побольше. И теплее! А у меня уже четырнадцать.

Затем, оглядевшись, предложила:

– Мы же не на работе, Иван Егорович. Называйте меня… Люся… если можно.

– Люся? Почему Люся? Я слышал, вас или Людой, или Милой называют.